Набат
Шрифт:
А вечером узнала от людей, что из райкома строгое указание по телефону дали немедля начинать сеять, а то сроки упустить можно. Сроки… Да они еще не пришли, потому и упускать нечего было.
Добралась, значит, в станицу и скорей к парторгу, не к нынешнему, а к тому, что учиться уехал. Рассказала все как есть. Он обходительно усадил, сам напротив устроился, сигареты достал.
«Ты, Молчунья, вижу, за дело всей душой горишь… Это похвально, вот если бы все так в колхозе… Спасибо тебе и низкий поклон». Видать, не туда гнет, время тянет, а я не могу поторопить — он же хозяин разговора. Еще по одной выкурили. «Да только, Молчунья, ты не учла, что нынче с землей надо по науке. Это деды действовали по всяким там приметам,
Послушала Анфиса и махнула рукой. Темнота ты, Молчунья. Посеяли. Быстро посеяли, в газете хвалили колхоз, знамя привезли. Хорошо… Дожили до осени. А осенью как начали ругать: «Упустили, проглядели!» Чего упустили и проглядели, не поняла, и у других станичников напрасно допытывалась — тоже не знали. Вот в чем беда. Поди, забудь ее. А председатель перед районом ягненком блеет. Тебе по телефону указание дают? Выслушай. Если не правы, возрази, стой на своем, потому как в твоих руках земля. Но своего-то у него нет, видно, пару в нем не хватает, в гору не вытягивает. Тогда не впрягайся, не лезь в постромки. Такое вот дело. А влез — на телефон не кивай, ты за свое место в ответе, на тебя народ, как на бога… Ладно уж, чего это нынче много рассуждаю.
Взял Луриев горсть чернозема и не смял, а поворошил пальцем на ладони.
— Пахнет.
Кивнула она согласно головой: чуть подобрела. А тут еще он, присев бережно, высыпал чернозем на то же место.
— Станичник не должен прозевать…
— Это верно, — согласился он.
Потер одна о другую ладони, словно остатки чернозема в кожу втер, и это ей понравилось.
— Надумали мы построить на этом месте свинарник-автомат, откормом будем заниматься. Как ты думаешь?
Куда и делось желание поддержать разговор: передернула плечами, мол, откуда мне знать.
— Выходит, Анфисия Самохвалова, не одобряешь?
— Дождичек нужен бы, — проговорила она.
— А я думал, ты поддержишь!
Промолчала Анфиса, а про себя возразила: «Это, конечно, нужно, но мы уже строили откормочный пункт, и как бы на этот раз тоже не ошибиться. Значит, построили корпуса деревянные, покрыли шифером, туда навозили шлаку, чтобы грязи, вроде бы, не было, и поставили изгородь. Ну, и чего же? Корм возили из города, не хватало его, скот недоедал, одна только машина была, а скота все же много было тут, сот шесть или семь было. И вот везут, бывало, корм… Нас, плотников, перевели в кормачи, быки как глянут, что везут корм, и бегут, весь варок разом, а там их двести голов, в варке-то… Проламывают ограду и кругом этой машины, а шоферу ехать нельзя. А какие, значит, убегают к лесу. Вот как… Что же делать? Нас трое было, по ночам дежурили. Один садится на лошадь верхом, другой отвязывает собаку, ну, и за ними бегут. Бегают, собирают. Соберешь, загонишь и давай ремонтировать ограду. Ограду отремонтируешь, опять, глядишь, везут машину. Там силос или чего враз съедят и снова нету. Барду заливали — у корыт грязь, не подойти. Ну что делать? Сделали гребок деревянный, лошадь запрягаем и сгребаем грязь, чтобы подходить быкам было возможно. Ну, а зимой грязюки полно в этих корпусах и кругом полно, не только что в этих корпусах. Снег пойдет, дождь, быки не знают, куда им деться, в рев, один за одним бегают по варкам, ищут сухое место, где бы им притулиться. Лезут в корпус, а там уже один на одного; какой послабее, его затискивают. Утром кое-как выгонишь их, зайдешь, поглядишь, а грязи на метр целый, как раз по брюхо быку. Слабого затоптали в эту грязь, и все, его и не видно. А в холод у них начинали нарастать на хвосте глыбы килограммов по десять. Он, бедный, согнется, а ему по ногам глыба-то. Приехал врач, говорит, хвосты им отрубайте, прямо с колотушками-то. Ну как отрубишь, ведь кровь
Приехал как-то председатель этой самой организации, объединения этого, приехал, плачет: «Товарищи, что нам делать? Давайте придумывать, как из этого положения выходить».
Ну что можно придумать? Ничего не могли придумать. Корма надо, помещения надо, а их нет. Так зиму мучились, а летом выгоняли пастись. Они отдохнут хорошо и привес дают, и все… Зимой быки пропадали. Бывало, затоптали какого, а говорят, скотники украли. Да и мы не знали, что затоптанные они… Ну, и вызывают в милицию нас всех, охранников. Вот нас там по двое суток и держат, все выбивали из нас: «Вы взяли скот? Порезали?» А потом уж летом обнаруживали, когда чистили сараи.
А с нас деньги взыскали, по сто, по восемьдесят рублей за этих быков, а назад мы выбивали месяцами. Так что мы уже тут откормом занимались».
— Это будет большое специализированное хозяйство! И чтобы первый блин не получился комом, нам надо дружно, понимаешь, всем взяться за гуж. Никто не имеет права, понимаешь, Анфиса, быть в стороне.
Опустила глаза Анфиса, не зная что ответить.
— Надо! Сейчас ты на передовой позиции, ну а на автомате… Пожалуй, это все равно, что идти в штыковую. Ответственно очень, Анфиса.
Чего пристал к ней человек?
— До свидания, — сказала она и решительно направилась к дороге.
— Я тебя подвезу, — предложил он.
Анфисин взгляд был долгий и тяжелый.
Однажды поздно вечером постучали с улицы в окно: «Не похоже, чтобы Джамбот, а должен он появиться вот-вот…»
— Кто там?
Но ее на улице не слышали и продолжали требовательно барабанить, стекла дребезжали. Пришлось встать. На улице стоял заведующий фермой.
— Чего пожаловал?
Алексей к окну:
— С утра надо быть на ферме. Слыхала? Стойки нужны. Очень тебя прошу, Анфисия Ивановна.
Утром пришлось одеваться, раз требуют, значит очень нужна.
Щенок увязался за ней, но она вернула его:
— Сиди, а ну-ка кто придет…
Ушла со спокойным сердцем: все же в доме осталось живое существо. Пересекла улицу, у магазина дождалась попутной машины.
В помещении продувало, как в степи.
Пустила рубанок по дереву. Строгает, а перед глазами круги ходят, как ни крепилась, а в какой-то момент голову пронзила знакомая боль так, что едва успела повалиться грудью на верстак.
Полежала, отдышалась да снова принялась за дело.
Наведался к ней раза два Алексей, допытывался все об одном и том же:
— Да ты здорова ли?
А в последний раз дольше обычного глядел на нее, а потом велел немедля отправляться домой, видно, лицо у нее было нехорошее, потому что сказал с тревогой:
— Ты нынче что-то белявая.
Но она и слышать не захотела:
— Успеется домой.
И все же Алексей сам отвел к машине, подсадил в кабину, наказал шоферу непременно доставить к самой калитке.
Впервые о смерти подумала она, но тут же отогнала внезапную мысль: «Не повидавшись с Джамботом? Нет, нет. Она дождется его. И за Санькой пошлет: ну чего баба живет с отцом-матерью. Никто ее не прогонял, взяла и ушла… К врачам бы съездить, да пока доберешься в район, дорогой три раза помрешь. Ладно уж, приедет Джамбот и свезет, только нужды в этом нет, «выкарабкается».
Временами ей казалось, что отдышалась, и тогда она говорила себе: «Эх ты, запаниковала». Скрипнула дверь. По полу шлеп-шлеп… Рядом с кроватью заскулил щенок. Свесилась к нему, провела рукой по густой шерсти, а он продолжает скулить. Эх, несмышленый, ну иди, иди, ласки захотел. Посадила поверх одеяла, а он все скулит да все жалобней, как бы плачет. Не поймет Анфиса, только гладит приговаривая: «Обиделся? На холоде держала тебя, да? А может по Джамботу соскучился? И у меня на сердце неспокойно, тоска сковала… Ничего, вот вернется, и все образуется, в доме станет теплей…»