Набат
Шрифт:
Юноша опустил голову.
— Вот что… Принеси мне веревку, — неожиданно мягко попросил его Джамбот. — Да живо.
— Какую еще веревку? У меня нет веревки.
— Ты ее найдешь в шалаше, — голос Джамбота снова зазвучал глухо. — Может, тебя проводить?
— Зачем тебе понадобилась веревка? Ничего не пойму.
— Сразу видно, что ты плохо соображаешь сейчас. Я на ней спущу тебя, вытащу ягненка и тебе помогу выбраться. Все же безопасней. Как ты думаешь?
Чабан почесал затылок.
— Не успеешь ты моргнуть глазом, как я буду снова здесь!
— Посмотрю я, на что ты способен. Только наперед запомни:
— Это верно… Я не знал, что голова выше живота находится, — засмеялся Асланбек, забыв о своей минутной неприязни к Джамботу. — Хабос! За мной!
Но пес не пошел за ним и вернулся к отаре, устроился на прежнем месте. Он сидел настороженно, готовый сорваться в любую минуту. Чабан побежал в гору. Джамбот, покачав головой, проводил его взглядом, полным нежности. Деловито подбоченившись, он прошелся в задумчивости по краю обрыва. Вовремя же он вспомнил о веревке, иначе бы Асланбек полез вниз. А ведь это хорошо, что мальчик такой настойчивый. Не напрасно говорили в старину, что мужество делает человека. Видно, он не дрогнет в трудную минуту, ни себя, ни другого не подведет.
Перевел Джамбот взгляд на гранитные глыбы и зажмурился, а когда открыл глаза, почувствовал, как взмокла рубаха, и поспешно оглянулся: Асланбек на корточках влез в шалаш. Нет, нельзя ждать, пока он вернется, надо самому спуститься. Если что случится, так уж лучше с ним: он прожил свое, Асланбек же еще ребенок.
Джамбот засучил рукава черкески, полы подоткнул под ремень…
Уже на дне впадины, придя в себя, удивился своей смелости, тому, откуда взялась в нем ловкость. Видно, дошли до бога его молитвы уберечь Асланбека от беды. Не иначе, как он постарался, чтобы сегодня Джамбот оказался рядом с ним… Правда, что кого люди любят, к тому и бог благоволит.
Сын. Его сын! Как сказать ему об этом? И настанет ли такой день? Нет, не испытает счастья Джамбот.
— О-о-о! — позвал сверху Асланбек.
Задрал кверху голову Джамбот, помахал юноше. «Ростом он в мать, такой же стройный». Но что это? Кажется, мальчик собирается спуститься к нему. Пришлось крикнуть:
— Бросай веревку! Что ты уставился на меня? — Он стащил с себя черкеску, запеленал ею ягненка да еще стянул ремнем. Отдуваясь, присел на камень, потирая потные руки, негромко приговаривал: «Ах ты… Почему только твою мать не съели волки до того, как она родила тебя? Попался бы ты мне вчера на шашлык. Родился на свет, а ходить по земле не научился».
— Берегись! — закричал чабан.
В стороне от Джамбота упал камень с привязанной к нему веревкой. Чертыхаясь, проклиная природу за то, что именно здесь, а не в другом месте провалилась земля, Джамбот обвязался веревкой, левой рукой прижал к себе ягненка, и, цепляясь за камни, осторожно покарабкался наверх.
Асланбек мягко выбирал веревку. Нет, не умеет он еще разбираться в людях. Ну чего, спрашивается, он налетел коршуном на Джамбота? Подумал о нем такое, что самому стыдно. Разве плохо, что человек осторожен? Другой бы плюнул и сказал: «Кто виноват, что ты ротозей? Надо тебе, и думай, как выйти из беды, в которую сам влез с головой». Правда, что дурака по его выходкам узнают.
Выбрался наверх Джамбот, опустил к ногам чабана ягненка, стал отвязывать дрожащими руками веревку.
— Заднюю ногу сломал, — проговорил Джамбот с усилием.
Его скуластое лицо покрылось большими красными пятнами.
— Бог дал ему крылья, и он не разбился… Здесь жарко, а внизу еще хуже, дышать нечем.
Присел Асланбек перед ягненком, нежно провел по его мордочке кончиками пальцев, потом взял на руки, прижал к груди.
— Я так думаю, что через два дня запрыгает.
Джамбот натянул на себя черкеску, бросил короткий взгляд на Асланбека, потом отвернулся, постоял, очевидно, ждал, не заговорит ли с ним юноша. Но тот был занят ягненком. Джамбот пошел прочь, опустив плечи…
Асланбек спохватился, крикнул ему вслед:
— Спасибо!
Джамбот замедлил шаг, но не оглянулся.
— Век не забуду тебе этого, Джамбот!
2
С торжественным видом взошли на крыльцо Дзаге и Муртуз, постояли молча, потом Муртуз прошаркал к дубовой двери и предупредительно распахнул ее перед другом. Но Дзаге не переступил порога. Он вытянул вперед тонкую сухую шею, заглянул внутрь и глубоко вдохнул густой запах свежей краски. Из-за его спины, приподнявшись на носках, нетерпеливо тянулся Муртуз, ему тоже хотелось глянуть. Дзаге, наконец, шагнул в класс. В залитом светом просторном классе выстроились в четыре ряда новые парты. На широкой стене блестела свежей краской доска. На подоконниках стояли цветы в глиняных горшках. Оставляя на темно-вишневом полу пыльные следы от чувяк, Муртуз прошел к столу учителя, сел, поерзал, словно хотел проверить прочность стула, снял шапку из черной овчины, но, подумав, снова водрузил на место.
— Скажи, Дзаге, тебе не жалко протирать штаны? Зачем ты ходишь в школу, спрашиваю я? — Муртуз откинулся назад, и, упершись в спинку стула, уставился на друга подслеповатыми глазами.
Давно у Дзаге не было так радостно на душе, как будто не внуки, а сам он сядет за парту.
— Не знаю, учитель, — поддержал он шутку. — А что?
— Сидел бы дома и отцу помогал баранов пасти.
— А у нас нет баранов, учитель.
— Потому и нет, что лентяи оба.
— Учиться хочу, учитель. В большой город уйду, человеком стану.
— Как ни старайся, а из тебя не получится даже писаря, — Муртуз припечатал ладонь к полированной поверхности стола, продолжая: — Петуха можно скорее научить буквам, чем тебя.
Дзаге вошел в роль и, переступив с ноги на ногу, опустил узкие плечи.
— Не прогоняй, учитель!
Дзаге состроил такое жалобное лицо, что Муртуз смягчился, махнул рукой.
— Ладно, мне что… Протрешь штаны и будешь сидеть дома, отец новые тебе не купит.
— Спасибо, век буду молиться за тебя.
— А-а, ты бы лучше принес мне индюка, чем молиться за меня.
— Нет у нас индеек, учитель.
— Ха! Поди поговори с этим темным человеком! Скажи, сколько ног у нашего красного петуха? Молчишь. Никогда тебе не сосчитать их!
Закивал головой Дзаге, мол, сущую правду ты говоришь, учитель, но тут же спохватился.
— Ах ты собачий сын! Передай своему отцу, пусть зашьет твои толстые губы. Вы только послушайте его, люди!
С улицы донесся чей-то смех, и Дзаге поспешно оглянулся: в распахнутом настежь окне промелькнули косички.