Набат
Шрифт:
— Не нюхал, — сказала дочь за Асланбека.
— А я вот… — не договорил — и так было ясно, о чем речь.
Отец подпер небритый подбородок кулаком:
— Война, брат… К ней поначалу присмотреться, приноровиться надо. Скажем, на пилораме. Загляделся: рраз и нет руки. И на передовой: зазевался — прощайся с белым светом, если успеешь. Меня в первом бою шарахнуло… Очертя голову, дурень, понесся вперед, ору на всю вселенную и немца не вижу. А он меня спокойненько на мушку взял и бац! Кабы я на его месте, так целился в голову… Вот так-то.
Асланбек отодвинул от себя пустую чашку.
…Присмотреться надо. Он погибать не желает. Эх, если бы можно было на войну сначала посмотреть, со стороны.
— А ты знаешь, чего я боялся? Попасть в плен. Ранят тебя, потеряешь сознание и… страшно! Война — наука.
Дочь поднялась, собрала чашки, вернулась к столу, провела по нему полотенцем.
— Хватит, папа.
— Эх, доча, доча… — проговорил с тоской, вздохнул, — солдатику за самоволку от старшины влетит, а фронт — когда это еще будет.
Попрощался Асланбек.
— Ну, бывай, заходи, браток, — хозяин проводил на улицу. Заявился в казарму Асланбек после полуночи. Дневальный дремал в дверях, и он прошмыгнул мимо, но тут же услышал:
— Бек, в самоволку ходил?
Кивнул.
— Выложишь пачку махорки — смолчу.
— Хорошо, — согласился Асланбек, радуясь тому, что так легко отделался.
— Скажи спасибо Яше, на вечерней поверке за тебя выкрикнул, старшине голову заморочил.
Стараясь не топать, шел к своим нарам, на ходу стащил с себя шинель, ботинки, юркнул под тонкое одеяло.
Сквозь дремоту услышал:
— Тревога! В укрытие!
Не помнит, как выскочил из казармы, очутился в щели. Сжал автомат. Рядом присвистнули:
— Сейчас начнется концерт.
— Наши возвращаются из Берлина, — отозвался Яша. — По звуку чую.
— Не похоже.
Щелкнул Яша затвором винтовки:
— Так-то спокойнее.
Зачавкали зенитки, прожекторы прощупывали небо. Асланбек не мог унять неожиданную дрожь. Так трясло его когда-то давно, во время приступа малярии.
Рядом шмыгал носом Яша, и это немного успокаивало.
— Внимание, над нами фашистская сволочь! Ну, подождите, гады.
Одессит выставил винтовку из щели:
— Впрочем, не будем посылать пулю за молоком, прибережем.
Раздался нарастающий гул, ни с чем не сравнимый, раздирающий душу, и Асланбек пригнулся.
Дрогнула земля.
Гул удалялся.
— Ваше сиятельство, Бек, вы не устали лежать на мне? — подал голос одессит.
Вокруг тихо.
Слегка тошнило, кружилась голова. С ним так бывало в детстве после долгого катанья на качелях.
Бомба, должно быть, упала рядом. А если бы накрыла щель? Стало жутко от мысли, что мог погибнуть. Отстегнул флягу, приложился к ней, пил, пока не дернул за руку Яша.
— Лопнешь, дурень.
Яша уселся на прежнее
— Люблю музыку в морозную ночь и на голодный желудок.
Будничный голос друга подействовал, и возбуждение улеглось.
Рассветало. Красноармейцы повылезали из щели. Прибежал запыхавшийся Веревкин.
— Фу, думал, хана вам… Разорвалась, проклятая, совсем рядом, а вторая легла за дорогой.
Красноармейцы засуетились.
— Неужто рядом?
— То-то тряхнуло.
— Думал, земля раскололась.
— Привыкнете, — заключил Веревкин. — К Москве крались, а наши не дали им прошмыгнуть, заставили сбросить бомбы.
— Вам, сержант, не впервой такое? — спросил Петро.
— На границе познакомился, — произнес Веревкин и вздохнул.
Снял шапку, запустил пятерню в слипшиеся волосы, поискал кого-то глазами, спохватился:
— А где Нечитайло? Только был здесь.
Веревкин поднялся на носках.
— Ну подожди, я тебе дам, — он потряс кулаком.
Бежал Яша, как учили на занятиях, пригнувшись, петляя, словно вокруг свистели пули, а он увертывался от них. У воронки схватился за голову.
Веревкин, требующий от подчиненных дисциплины, на этот раз с восхищением сказал:
— Вот окаянный. Отправлю на губу, ей-ей не пожалею. Все поняли, что это он так, для острастки. В другой бы раз не пощадил, а сейчас рад, что все живы.
Забыв о Яше, Асланбек представил взвод в тот момент, когда полк займет позицию на огневом рубеже. Это уже будут не занятия за поселком, на которых он за ошибку отделывался взысканием: малейший его просчет может стоить жизни не одному человеку. А что он знает о войне, в которую вступит, быть может, сегодня ночью? До передовой, сказал сержант, рукой подать, и немцы могут прорвать оборону. Пожалуй, ему надо было своими глазами увидеть воронку, понять боль развороченной земли…
— Разрешите, товарищ сержант, — Асланбек вперил взгляд в командира.
— Куда? — рассеянно спросил Веревкин.
— К воронке, — проговорил не совсем уверенно Асланбек.
— Зачем?
— Посмотреть.
— Нельзя, — устало ответил Веревкин.
— А Яша?
— Не кивай на другого, — строго оборвал Веревкин. — Чего ты сразу не побежал?
— Команды не было.
Под правым глазом Асланбека мелко и часто задергалось.
— Ишь ты! Если на тебя немец налетит, ты что, приказа будешь ждать?
Ничего не ответил Асланбек, только посмотрел на сержанта, и тот отвел глаза, примиряюще сказал:
— Ладно, иди, да тут же назад.
— Не пойду, — отрезал Асланбек и отвернулся.
— Как так? — вскинул голову сержант. — Я приказываю!
Но Асланбек и не подумал подчиниться. Он твердо знал в эту минуту, что никакая сила не заставит его сдвинуться с места.
— Повторите приказание! — повысил голос Веревкин.
К счастью, появился запыхавшийся Яша, спрыгнул в щель, и сразу все вокруг себя заполнил суетой.