Начало
Шрифт:
Я мигом пришёл в себя. Понял, что сначала нужно написать, как дед диктует, а уже потом просить объяснений. Извинившись, попросил повторить всё, что он наговорил после скобок.
Дед не стал стыдить, а спокойно продолжил диктовать, меняя своё имя и имена предков на Иванов.
Когда дописал клятву, Павел поднялся с табурета, взял в искалеченные руки тетрадку и углубился в чтение моих каракулей.
Прочитал, аккуратно исправил ошибки, расставил знаки препинания и протянул тетрадь обратно.
— Молодец. Теперь, повтори двенадцать раз,
Я поморщился от одной мысли, что придётся двенадцать раз к ряду переписывать, чтобы текстов хватило на всех близнецов. Потом раскромсал тетрадку, вырвав из середины нужное количество листов, разрезал их ножницами надвое и принялся корпеть.
Нет, себя я не жалел. Понимал ответственность своей работы.
Покончив с последним листком, разминая уставшие с непривычки пальцы, был очень доволен собой. Поискал глазами деда, увидел, что тот опять ковыряется кочергой в печи, и громко заёрзал.
— Спрашивай, — коротко велел Павел.
— Почему Иваны, деда?
— А что, я перед тобой снова буду миру представляться? Положено так писать для образца, так и написали. Мало ли куда ваши дурьи башки листки эти таскать станут. От чужих глаз так сокрыто будет и непонятно. А уж свои-то имена да коленца предков ума у вас хватит подставить. Когда говорю «подставить», так и имею в виду. Чтоб на бумажках этих никаких исправлений. Уяснил? Так всем и передашь, а то я вам следующие клятвы диктовать не буду. Бегайте потом по мирам, как придётся.
«Неужто ещё клятвы имеются? Сколько же мы пока не знаем? А для чего, интересно, следующие?» — снова всё завертелось в моей головушке.
— Сколько можно издеваться? Уж рассказал бы всё, так нет. Все загадки загадывает да шутки шутит, — пожаловался я деду на деда же. — А ну признавайся, что ещё нам знать положено?
— Ишь чего удумал, — съязвил он в ответ. — Сейчас я всё тебе выложил. Подрасти сначала до нужного возраста, чтобы башка окрепла покудова. А то не ровен час свихнёшься от знаний, приобретенных.
— Не свихнусь, — пообещал я твёрдо. — Я за эти полгода и так сам не свой стал. И улица, и ровесники мне опостылели. Я теперь играть-то толком не играю, а всё по углам прячусь и думаю всякое.
— Ну и думай. Кто тебе мешает? — дед остался непреклонным и ничего нового говорить не собирался.
— Так беда скорее будет, — решил я схитрить. — Напридумаю, нафантазирую, незнамо чего, да и тронусь мозгами.
— Чего ты напридумаешь? Те небывальщины, что вас, пострелов, дожидаются, вы ни в жизнь не придумаете. Но готовить себя к ним нужно. Тут, ты правильно мыслишь.
— Расскажи, хоть что-нибудь. Что там за клятвы нас дожидаются?
Дед сделал вид, что крепко задумался над моей просьбой. Покряхтел для вида, почесался, да и признался:
— Нет больше клятв. Одна она, а вот про остальное, что вам, сорванцам знать требуется, сам ума не приложу, как всё
Я приуныл и задумался: «Значит, на сегодня закончено. Можно прощаться и топать до дома».
Встал с табурета и в сердцах высказал:
— Выгоняешь?
— Сам решай. Если больше ничего не интересно, не держу.
Снова во мне всё закипело. Еле-еле сдержался и, как можно спокойнее, выговорил:
— А сам о чём рассказать можешь? Или, о чём тебя спрашивать позволено?
— Обо всём, кроме работы нашей, — оживился дедуля.
«Снова шутит старикашка. Сейчас о чём ни спроси, от ворот поворот выдаст. Что же у него вызнать? И чтобы без отговорок, без издёвок и шуток ответил».
— Про семью мою, про отца, что рассказать можешь? Что там раньше было? — неожиданно вспомнилось мне, о чём хотел спросить хоть у кого-нибудь.
— Не части так, — дед смешно поднял вверх изуродованные руки, показывая, что сдаётся.
Я покосился на его пальцы и решил, что разговора не будет, но дед начал рассказ без всяких шуточек.
— Помню я твоего батьку. Был он, почитай, самым младшим в околотке, самым тихим и смирным. И родители его, твои дед с бабкой, уже взрослыми были, когда он народился. Перед самой войной дело было. Ну, да не о том рассказать хотел.
Насмехались над батькой твоим соседские дружки, да и братья его двоюродные тоже. К тому времени вы тут, почитай, всей роднёй поселились. И сёстры твоей бабки, и брат её, все уже тут обживались.
Я слушал и не дышал. Дед перескакивал с одного на другое, но я и этому незатейливому рассказу был рад-радёшенек. Картины, одна диковинней другой, рисовались в моей голове, а я сидел и старался запомнить всё до последнего дедова слова. А Павел продолжал:
— Они его, бедолагу, закидывали коровьим навозом, да всё по лицу метились, ироды. Вот он и возвращался с выпаса чумазым. Воды в степи, куда ни глянь, не было, а коровяк этот, сколько ни обтирай, всё одно останется на морде лица.
Жалко мне было твоего батьку, потому ловил я тех извергов, да уши им крутил. Это сейчас потешно, а ему тогда не до смеха было.
А я вовсе не смеялся. Мне было жалко своего папку, как было жалко себя, когда старшеклассники устроили мне что-то подобное. Я вспомнил, как меня в школе подловили на географической площадке, когда только-только стал первоклассником. Тогда мне всучили корявую палку и заставили засунуть в дыру, что была в кирпичной кладке стены кабинетов труда. Я засунул и остался стоять пень пнём. Ждал, что будет дальше. А эти изуверы разбежались в разные стороны и уже издали скомандовали вытащить злосчастную палку. Я так и сделал, а после замер, наблюдая за обидчиками. Вот тут-то рой диких пчёл выскочил из той дырочки и с грозным жужжанием накинулся на меня.