Начало
Шрифт:
Мы на минуту затихли, а потом зашептались с новой силой. Всё пошло своим чередом, а я сидел во главе стола и наблюдал за нашей ватагой. Лишь изредка вступал в разговор на интересные для меня темы.
Краем глаза заметил, что одиннадцатый сидел и что-то писал на листочке, и наши разговоры ему были неинтересны.
За дверью сарая послышались шаги, соседушка бросил писанину и скомандовал:
— Маски готовь!
Все засуетились, вспоминая, кто куда засунул свою, а Александр-первый уже сидел в маске зайчика. Не успел я вспомнить дедову присказку
На пороге появился Павел. Но вернулся к нам не старик, выходивший из сарая, а другой, прежний, колючий и нелюдимый, каким он всегда был. «Ладно, переживём. Может когда-нибудь снова разжалобим», — подумалось мне, а дед уселся во главе стола и строго покосился на нас.
— Что притихли, шпингалеты? — начал он миролюбиво. — Вопросы имеются? А то далее начну пугать и поучать. Так что, спрашивайте, о чём хотите.
— А что, деда, в клятве этой про фамилию говорить не нужно? Только свои имена и имена предков? — нашел, чем удивить всех одиннадцатый.
Я бы ни в жизнь не догадался о таком спрашивать. А дед, не моргнув, начал ответ.
— К чему ему фамилии ваши? Сегодня они у вас одни, а завтра другие. И причин их сменить бывает много. Скажем, с властями вы не в ладах или с законами ихними, миру какое до этого дело? А может писарь церковный над вами пошутил, и такое бывает, да и вывел в метрике фамилию неправильно. И бес его знает, зачем. Так что, у отцов одна фамилия, а у сынов – не пойми что. Да и у старых людей не было никаких фамилий, а так все и представлялись. Имя своё или прозвище, а далее коленца с предками. Ещё о чём додумались спросить?
— Про Калик поведай, деда, — жалобно попросил Александр-первый. — Я всё, что знал, уже рассказал.
— Эта тема трагичная и запретная. Когда вам по тринадцать стукнет, вот тогда или я, ежели жив буду, или кто другой… Да тот же Калика вам расскажет. Про миры все, что кроме двенадцати имеются, да про время разное. А пока ни словом, ни взглядом об этом!
Сказать нам такое, всё равно, что спичку в бензин бросить. Все так и вскочили с лавок и чуть не набросились на деда. Посыпалось столько вопросов, просто кошмар. Наши голоса сплелись в причудливую смесь звуков, в которой разобрать что-либо было невозможно. А дед сидел, чему-то кивал и улыбался.
«Издевается, что ли?» — думал я, глядя на творившееся вокруг.
— Сколько этих миров? Какое время? Как туда попасть? Кто там живёт? — не замолкали голоса братишек-ребятишек.
— А теперь цыц! — скомандовал дед, мигом остудив наши головы. — Я им слово, а они мне допрос. Спасибо, что Каликой больше не интересуетесь. В том и цель моя была: глаза вам отвести от Калик. А про миры, так и быть, скажу, как сам знаю, как от старых людей научился.
Мы в мгновение ока затихли. «Это же надо. Сейчас нам дед расскажет в подробностях. Узнаем, кто нас сделал посредниками, и зачем. И когда всё это началось. И, вообще, про тайны всякие, и не детские, как были у нас, про ерунду разную, а про миры и всё остальное», —
— Всё это не так давно началось. Я про предков наших сказываю, а не про миры, конечно. То ли спервоначала мы, казаки, завелись в этих землях, то ли Катерина, царица тогдашняя, нас сюда переселила, сейчас никто толком не помнит. А только стали казачки замечать чертовщину разную в этих краях. То жители аборигенные куда-то всем скопом пропадали. То, наоборот, чужаки разные появлялись, незнамо откуда. Но казачки были не промах, и долго их за нос водить никому не получалось. Всё одно, рано или поздно смекнут да обо всём разнюхают.
Тогда и начали они натыкаться на домики странные. Каменные такие, неказистые. Стояли они, почитай, везде по горам по долам. И поодиночке стояли и парами, а были места, где их с полтысячи стояло. Впоследствии эти логова дольменами кликать стали, а до того никто из местных про них казачкам не рассказывал.
И так они спрашивали, и этак, не признавались, и всё тут. И жить в этих домиках несподручно, и мёртвых хоронить совестно, а вот зачем им понадобилось столько сил на строительство тратить, неведомо.
Камни тесать, потом к местам построек стаскивать, а следом ворочать, выстраивая из них то ли хатки, то ли улья со входами, как норки у мышей, только шире. В некоторые даже человек пролезть мог. Ну, кто худее да смелее был, тот и влезал в них, и обратно вылезал – не помогало. Никак казачки понять не могли, зачем эти постройки.
Так и жили. Земли осваивали, с миром знакомились. Опять же, Богу молились, деток рожали, стариков хоронили. С болезнями боролись, с горцами воевали, урожай собирали. Всего помаленьку было. Текла жизнь, всё шло своим чередом.
Только и среди казачков начали умники появляться, кто к тайнам дорожку узнавать взялся. Или мир им откликнулся, или Бог надоумил – неведомо сие, а известно одно: появились.
Слухи поползли, что бесовское это дело с дольменами знаться, да только когда что-нибудь подобное казаков останавливало?
Горячие головы, те, кто к тайне отношение заимел и узнал, что это не только улья для светляков, но и дырки в другие миры, те с ума сошли многие. А многие безвестно сгинули в этих треклятых дольменах, и после никто их не видел.
В общем, старики терпеть это безобразие не стали, и запрет наложили строгий, чтобы никто в них не лазил, да и рядом не ходил. А ежели кто ослушается, обещали от церкви отлучить.
Затихло тогда всё. Но только и затишью любому конец наступает. Народился ли какой человек здесь, или невесть откуда явился, да только всё разузнал он про домики эти. Всё как есть. И имя это дал им, дольмен которое. Что по его разумению значило «долю менять». Долю свою в этом мире на долю в другом, неизвестном, в который путь дольменов вёл. Если, конечно, правильно ходить по нему. И дорогу назад этот умник или узнал, или придумал, или Бог ему подсказал.