Над бездной

Шаховская Людмила Дмитриевна

Заговорщик ловко насказал дикарям множество трескучих фраз о силе Катилины, о его будущем могуществе, о золотых днях свободы и погашении всех долгов его союзников.

Это не укрылось от шпионов Цицерона.

Консул, когда ушел Умбрен, подослал со своей стороны к дикарям Фабия Сангу, велел их тайно привести к нему и объявил послам, что ему все известно, строго выговаривал им за их легковерие и почти измену, и до того напугал их, что они начали просить пощады.

Тогда Цицерон внушил послам, чтоб они притворились, будто горячо сочувствуют заговору Катилины, и ласкали надежды Лентула

обещаниями помощи, стараясь в то же время выведать имена всех находящихся в Риме заговорщиков и добыть от них какой-нибудь письменный документ, неоспоримо компрометирующий их.

Умбрен привел аллоброгов в дом Брута, у которого тогда жила Семпрония. Там были Лентул, Цетег, Габиний, Статилий и другие. На этой сходке заговорщики решили ждать восстания в земле аллоброгов и тогда, по сигналу Катилины, зажечь город в двенадцати местах и в суматохе перебить всех, кто записан в проскрипции.

Цетег никому не хотел уступить славы убить Цицерона, выбрав себе эту жертву.

Сердце Цетега томилось предчувствием новой неудачи; он гневно обвинял Лентула в трусости и нерешительности, убеждая его, что в этих сборах и откладываньях уходит золотое время, убеждал его не дожидаться помощи дикарей и предлагал свой план, состоявший в том, что он с несколькими смельчаками соберет толпу и сделает нападение на Сенат в надежде, что народ, склонный всегда держать сторону сильного, примкнет к ним.

Лентул, ненавидя каждого, дерзнувшего лезть со своими планами, как всегда, поссорился с товарищем, напомнил ему его неудавшиеся покушения и планы, не захотел ничего слушать и перешел к окончательному соглашению с дикарями.

Семпрония, любившая Прецию и ненавидевшая Орестиллу, держала сторону Цетега, но смелую заговорщицу заставили молчать.

Аллоброги потребовали письменного удостоверения в том, что их восставших соотечественников не бросят на жертву гнева Сената.

Лентул, не задумываясь, дал не только это удостоверение, но и сочинил пышную, красноречивую прокламацию к племени аллоброгов, скрепив все это подписями и печатями всех главных товарищей своих.

Ловушка захлопнулась!..

Глава XXX

Путь Цицерона от жарких прений к холодной бане

Рим взволновался, как море, из волн которого внезапно возвысился громадный утес, выдвинутый с его глубокого дна силой землетрясения.

Массы народа наполнили Сенатскую Площадь и ближайшие улицы. Многие даже захватили с собою в сумках и узелках пищу, чтобы не прозевать финала великого спектакля, сценой которого с утра до вечера была судебная зала Сената. Там происходили жаркие прения об участи пяти соумышленников Катилины, арестованных и сознавшихся во всем по предъявлении им прокламации, скрепленной их подписями и печатями.

В числе добровольных страдальцев, отстоявших себе все ноги на улице, были две дружеские пары, державшиеся вместе; это были художник Нарцисс со своим милым певцом и Курий с Фульвией. Всем четверым непременно хотелось узнать нынче же об участи их врагов; если бы пришлось, они простояли бы даже целую неделю на улице.

Народ громко проклинал Катилину и славил Цицерона.

Среди этой толпы бегали, как безумные, две прекрасные,

хоть уже не молодые, женщины, тщетно взывая о помощи для освобождения арестантов и обещая щедрую плату. Это были Преция и Семпрония. Народ, слушая их возгласы, издевался над ними и даже грозил им камнями и палками.

— Семпрония! Семпрония!.. он погибнет! — кричала Преция с дикими рыданьями, не внимая утешениям подруги.

Отпущенники и клиенты Лентула, Цетега и других также бегали между народом, возбуждая его к восстанию; народ смеялся и грозил им.

Поджог в двенадцати местах, — эти слова были электрической искрой, взорвавшей мину народного негодования.

Прения Сената были жарки.

Партии, соединившиеся совсем под влиянием, общей опасности, теперь разделились снова.

Тиберий Нерон и Юлий Цезарь старались спасти подсудимых; Цицерон и Катон требовали их казни; за то или другое мнение стояли друзья каждого из этих главных ораторов Сената.

Уже смерклось, когда заседание кончилось.

На крыльце Сената показались воины, несущие факелы. За ними ликторы со своими топорами и пучками розог предшествовали в числе двенадцати своему консулу.

Цицерон, облаченный во все знаки консульского сана, вел под руку связанного Лентула-Суру, оказывая последний знак уважения санам претора и консула, которые прежде носил осужденный.

За ними следовали шесть преторских ликторов, предшествуя одному из преторов, ведшему Цетега.

Далее, в таком же порядке, другие ликторы предшествовали другим преторам, ведшим осужденных: Габиния, Статилия и Ценария.

Народ притих; еще никто не знал, какой приговор произнесен Сенатом и куда ведут арестованных: на казнь или в заточение.

Тишина нарушилась диким криком.

— Кай-Цетег, я не переживу твоей гибели! — вскрикнула Преция и бросилась к заговорщику; ликторы оттолкнули ее.

Процессия тихо и торжественно направилась при свете факелов к той самой тюрьме, где погиб царь нумидийский Югурта, назвав ее «холодной баней». Это название показалось народу до того приличным этому месту, что заменило прежнее имя тюрьмы «Туллиана».

Дверь затворилась за вошедшими.

Полчаса протекло. Народ безмолвствовал, как один человек.

Вышедши с ликторами и преторами из тюрьмы, Цицерон прокричал своим звучным голосом: — Они умерли!

— Они умерли! — повторил весь народ.

— Они умерли! — вскрикнула Преция и упала на руки Семпронии, пронзив свое сердце кинжалом.

Семпрония передала тело подруги рабам и пошла за ними. Вдруг ее взор сверкнул молнией гнева и ненависти; она покинула тело Преции и бросилась в толпу к тому месту, где стояли художник, певец, Курий и Фульвия, тихо толкуя между собой.

— Смерть тебе, предатель и ренегат! — вскричала Семпрония.

Кинжал сверкнул в руке злодейки, и Курия не стало.

Семпрония скрылась в толпе, как ядовитая гидра в кустарнике.

Друзья, ошеломленные всем происходившим на площади, в первую минуту даже не поняли, что случилось и к кому относился гневный возглас, раздавшийся около них.

Курий вскрикнул и пошатнулся, прижав к груди руку, но не мог упасть, задержанный толпой. Его глаза закатились; стон замер на полуоткрытых губах.