Над кем не властно время

Дельта Марк

Много женщин стройных, страстных и спокойных.

Нам судьбой дано любить, как на грех.

Каждый любит Зину, Машу или Нину -

А актеры любят всех!

Эта последняя строка веяла такой лихостью, что милая Маруся просто обязана была поверить в чудо жизни!

Вновь

весна нагрянет, солнышко проглянет,

Разлетится наш веселый рой.

Слышно: комик в Туле, трагик - в Барнауле,

А в Чите - любовник и герой.

Пропев в последний раз "Милая Маруся, милая Маруся", Максим совершил усилие, чтобы заставить себя встать, пожелал всем спокойной ночи и шатающимися от усталости и избытка впечатлений шагами направился в совмещенный санузел. За спиной его актриса Аня спрашивала тетю Лилю, давно ли она играет на семиструнке. Та заговорила о заслугах музыкантов в цыганском театре, где она когда-то работала.

Приняв быстрый душ, переодевшись и почистив зубы порошком "Жемчуг", Максим поплелся в маленькую комнату, временно ставшей его личными апартаментами. Закрыл за собой дверь, нашел на ощупь торшер, нашарил выключатель, щелкнул им, и сдвинутый набекрень абажур озарился, высветив заранее приготовленную застеленный теткой диван, небольшой стол, два стула и книжный стеллаж вдоль стены.

Тетя Лиля, заглянув пожелать ему спокойной ночи, заметила:

– У тебя сегодня был очень необычный день.

Она не спрашивала, а констатировала. Максим неопределенно пожал плечами, коротко кивнув. Он уже привык к таинственной, порой пугающей чувствительности, благодаря которой тетя Лиля понимала тонкости настроения собеседника по отдельным репликам и почти неуловимым жестам и мимическим движениям. Возможно, это было как-то связано с ее режиссерским талантом.

– Ладно, вижу, что лыка не вяжешь, - засмеялась тетя Лиля, и глубокие морщины вокруг ее губ как будто засмеялись вместе с ней.
– Расскажешь в другой раз.

Оставшись один, Максим хотел немедленно нырнуть в постель, но тут взгляд его упал на собрание сочинений Гейне на полке. Он взял несколько томов, положил на стул и залез в постель.

Хотелось, чтобы стихи отозвались в душе, ведь Алла так их хвалила. Максим полистал сборник "Романсеро", прочитал несколько стихотворений. Они показались ему затянутыми, чересчур повествовательными, а главное - в них было слишком много мрачной, неприятной Максиму язвительности.

Возможно, если бы Максим знал, что автор писал этот сборник, будучи прикованным к постели прогрессирующим параличом и уже утратив надежду на исцеление, он лучше бы понял мироощущение поэта. Хотя и в этом случае вряд ли откликнулся бы на сами стихи.

Юноша нашел ранний сборник Гейне под названием "Книга

песен". Пытался почитать, но глаза уже слипались, строчки расползались, распадаясь на буквы, напоминая расстроенные ряды муравьев. Юноша решил, что полюбит Гейне как-нибудь в другой раз. Последним усилием воли дотянулся до торшера. Выключил свет, хотел свернуться на бок и поплотнее укутаться, но погрузился в сон на полпути к выполнению своего намерения. Он находился в той стадии усталости, когда можно заснуть в любой позе, даже стоя на голове.

Спустя несколько минут или, быть может, часов Максима разбудило решение задачи с двумя треугольниками. Вокруг царила темная безмолвная ночь. Решение во всей своей целостности, разом, возникло перед внутренним взором, очевидное, поразительно простое, элегантное и красивое до блеска, до жемчужного отлива. Хотелось плясать, как Африк Симон, петь, ликовать, но сил не было даже на то, чтобы включить торшер, встать, схватить со стола тетрадь и ручку и записать решение. Впрочем, в этом и не было нужды. Такое очевидный и пронзительно прекрасный ход рассуждений забыть было невозможно!

Перенеся на утро запись решения, Максим с облегчением отдался сну.

***

Но ни наутро, ни в последующие дни вспомнить не удалось. Решение задачи испарилось, как капля воды на стекле. Максим не мог простить себе ночной лени, не позволившей записать его.

Может быть, никакого решения и не было? Может быть, оно просто приснилось? Максим не знал ответа на сей вопрос. Ощущение счастливой находки запомнилось, как очень подлинное, но ведь и оно могло быть частью сна...

В воскресенье утром, на следующий день после чудесного преодоления боли и знакомства с Аллой, Максим проснулся, обнаружив рядом с собой на подушке мирно посапывающую Кнопку.

– Очень уж рвалась к тебе, - с притворно виноватым видом объяснила тетя Лиля.
– Пришлось впустить.

Максим едва доел сваренные ему на завтрак яйца в мешочек, как позвонил отец.

– Как дела, старик?
– спросил он.

– Нормально, - с набитым ртом проговорил Максим, силясь вспомнить ночное решение задачи.

– А бабка твоя двоюродная как поживает?

– У тети Лили тоже все нормально.

Отец сказал, что переехал, и теперь они с Леной ("т.е. с мамой", - поправил он себя) живут отдельно, и что Максим может возвращаться домой, на "Академическую".

– Ты к матери будь повнимательнее, ладно, старик?
– попросил вдруг Борис Олейников.
– Жалко ее. Очень уж ее издергала вся эта ситуация. Она же не виновата, что мы с ней оказались совершенно несовместимы.

Максим смущенно хмыкнул что-то неопределенное. Он не привык обсуждать с отцом темы межчеловеческих отношений.