Надежда Тальконы
Шрифт:
Кадава отвезли домой на школьном люфтере (куда против такого приказа!). Но высадили не в самом поселке Стекольном (Хотя могли бы при желании!), а в городе, недружелюбно высказавшись в спину, что ему, наглецу, и так слишком много чести оказано. И не удосужились даже спросить, есть ли у него деньги на дорогу. И ему пришлось три часа топать пешком с вещами под дождем. И он явился домой, где не был пять месяцев, уже в темноте. Но даже в полном мраке он, по резкому запаху старой канализации, узнал свой подъезд, сделал с детства высчитанные шесть
Открыла ему сестренка — тринадцатилетний испуганный хрунтенок. Такой же большеглазый и длинноногий.
— Ой, ты с вещами? Тебя тоже выгнали?
— Что значит, тоже?
— Маму уволили. Два месяца назад. Сказали, что она уже слишком медленно работает.
— А что же вы молчали?! И мне ничего не сообщили.
— Мама не велела. Чтоб ты не расстраивался. Чтоб учился спокойно. А ты с вещами…
И ресницы стремительно хлоп — хлоп-хлоп…
— Да подожди ты! — Кадав сгреб сестренку, прижал к себе и почувствовал, как часто колотится сердечко. — Да подожди, не плачь! Никто меня не выгонял. Я сам.
— Сам? — ужаснулась девочка, пытаясь вывернуться так, чтоб видеть его лицо. — Да тебе же совсем немного оставалось учиться!
Кадав оторвал от себя легкое тельце. Приподнял, взяв за плечи, поставил посреди маленькой прихожей.
— Подожди ты! Дай мне хотя бы раздеться. Я мокрый весь. Все хорошо. Поверь, все очень хорошо! — и пожалел, что сегодня за обедом бездумно уничтожил сухой десерт. — Вот бы сестренка обрадовалась сладостям.
— Ты обедал сегодня?
— Да, конечно.
— Вот и хорошо. А то у нас сегодня на ужин лишь компот. У меня вчера выходной был. Я в горы ходила. Ягод принесла. И трав на заварку. На зиму сушить.
Кадав резко выпрямился с ботинком, зажатым в руке.
— Что значит «выходной»? А школа?
— Я на Стекольном работаю, на конвейере. Меня папин друг устроил. Помнишь, когда отец был жив, он еще приходил к нам? А мама убирается по заказам.
Кадав молча переоделся в застиранный до белесости тренировочный костюм и, не заходя в комнату, начал набирать номер на старом, даже без экрана, инфокоме. Хоть ему и обещали сутки свободного времени, но денег на полет в Талькдару у него не было. И рассчитывать на мать не приходилось. Нужно было срочно искать разовую работу. Неважно какую. Лишь бы заработать достаточную сумму.
Он объявил вечером матери, какую работу нашел в Талькдаре, не особо вдаваясь в подробности отбора, от которых у несчастной женщины, пожалуй, стало бы плохо с сердцем.
Весь следующий день он, до кровавых мозолей на руках, грузил песок на заводе. Лишь в сумерках приплелся домой и плюхнулся на свою кровать за занавеской в глубокой нише стены. Маленькое подобие третьей комнаты в квартире. И только забылся в тяжелом сне, как почувствовал, что сестра испуганно трясет его за плечо, пытаясь разбудить.
— Кадав, Кадав! Вставай, тебя требуют к инфокому. Это из Талькдары. Просыпайся.
Он соскочил с кровати и, еще толком не проснувшись, отозвался:
— Да? Это Кадав Граси. Я слушаю.
Незнакомый
— Да! Да, конечно! — почти закричал он в ответ. — Спасибо!
И только потом уже проснулся окончательно.
— Вот так! О нем позаботились!
Мать, провожая его утром, настаивала, чтоб он немедленно, как только попадет в Талькдару, сходил в Храм и зажег светильник, чтоб отблагодарить Защитницу. А он стоял и с бессильной горечью смотрел, как резко, преждевременно состарилась мать, какое изможденное и очень маленькое, чуть не с кулачок, сделалось у нее лицо.
Он оставил им почти все деньги что заработал на разгрузке, и прибыл в космопорт первым же рейсом со Стекольного.
Девушка диспетчер, как только он предъявил ей свое удостоверение, очень мило улыбнулась ему:
— Да, Праки Кадав. Ваш заказ был принят. Вы полетите ближайшим рейсом?
Он растерялся настолько, что не сразу смог произнести что-либо внятное. Впервые в жизни к нему обратились таким образом. Он, Кадав Граси со Стекольного и вдруг ПРАКИ! И, запоздало сообразив, что девушка терпеливо его ждет, поторопился с ответом.
— Да, да, конечно…
— О, Небо! — думал он, глядя в иллюминатор люфтера. — Теперь у меня есть работа. И какая! Я в лепешку расшибусь, лишь бы Рэлла Тальконы была мной довольна!
И опозорился этим же вечером.
С первого же дня их с Бернетом по одному забирал суровый Баток Найс слишком недовольный их появлением во дворце и, ворча, доучивал тому, что должны были знать и уметь телохранители, гоняя до изнеможения.
Бернет ушел первым. А Рэлла Тальконы решила погулять по парку. Кадав вместе с Альгидой сопровождали ее. У озера Рэлла Тальконы указала на привязанную к причалу маленькую лодочку.
— Поехали, покатаемся?
Кадав сел на весла. Первые же гребки отозвались в ладонях такой острой болью, что он стиснул зубы и, как можно ниже, наклонил голову, про себя молясь, чтобы Рэлла Тальконы, (сохрани Защитница!), ничего не заметила по его лицу. Но практически сразу его окликнули:
— Ну-ка, посмотри на меня, пожалуйста.
В спокойном голосе не было строгости, скорее любопытство.
Кадав, повинуясь, поднял застывшее лицо, стараясь не сбиваться с ритма гребли.
— И чего же именно я не должна замечать?
В глазах новоявленного телохранителя плеснулся испуг.
Рэлла Тальконы продолжала внимательно смотреть на него, чтоб меньше чем через минуту тихо попросить.
— Остановись.
Лодка по инерции продолжала скользить по глади озера.
— Покажи руки. — Кадав, как не слышал, продолжал стискивать весла. — Ладони покажи, говорю. — Тон становился более настойчивым. Ему, неотвратимо краснеющему неровными пятнами, пришлось подчиниться.