Надежда Тальконы
Шрифт:
А после завтрака к ним подошел Найс и попросил пройти в кабинет.
— Пожалуйста, Ваша Мудрость, Рэлла Тальконы, выслушайте меня, вы должны это знать.
Аллант быстрым жестом кисти приказал телохранителям выйти. Но Бернет и Кадав пару секунд помедлили, дожидаясь подтверждающего кивка от Надежды. На что Аллант удивленно хмыкнул:
— Глядите — ка, уже и я им не указ! Быстро они у тебя осваиваются.
— Так и должно быть, вообще-то это же МОИ телохранители, — усаживаясь в кресло, отозвалась Надежда.
Найс чуть помедлил и начал;
— Это касается Вашего брата,
Праки Шоракси была очень этим недовольна. Мало того, он начал зажигать перед Вашим портретом храмовый светильник. И никто, даже священнослужители, не смогли его убедить, что это граничит с кощунством, что это просто не положено — зажигать храмовые светильники перед портретом (извините, пожалуйста!) чужой смертной женщины. Что это ни в какие рамки… Он посмотрел тогда на меня и сказал:
— Вот подождите, вы еще не понимаете, что я прав. Но Вы поймете. Придет время и поймете. — И таинственно улыбнулся, прикрывая глаза.
А утром, перед отлетом, Праки Геранд вызвал меня. Он, сгорбившись, сидел в том же кресле. Глаза красные, то ли с перепоя, то ли с недосыпу.
— У меня просьба, Найс. Проследите, чтоб здесь всегда были свежие цветы. И не забывайте зажигать светильник.
— Вид у Вас…
— Я знаю. — Невесело ухмыльнулся он одной щекой. — Скоро лететь. У Аринды племянник мой родился. Хотелось бы посмотреть на малыша. Я еще вчера этому радовался и хотел попасть к ней в гости. А сегодня не хочу. Совсем никуда не хочу отсюда выходить. Я абсолютно точно знаю, что если поднимусь из кресла, то уже не сяду в него больше никогда. Шигила была права, как всегда. Но я неправильно ее понял, и, дурак, еще на что-то надеялся. И завидовал Алланту, и боялся за него. А выходит, зря.
— О чем Вы?
— Потом поймете. Только, пожалуйста, не забывайте зажигать светильник. Вы сами поймете, что я был прав. И сами будете молиться перед ее портретом. О, Небо, если бы Надежда с Аллантом прилетели в отпуск чуть раньше! Хоть бы еще раз
Он посмотрел на часы и тяжело поднялся. И медленно пошел к двери. Уже взявшись за ручку, оглянулся:
— А, может быть, все правильно, Найс? Может быть, все так и должно… Только обидно немного…
И он ушел. А через четыре часа сообщили о гибели лайнера.
Он знал, что погибнет. Чувствовал. И все равно полетел…
Надежда проснулась рано. Едва только начал брезжить рассвет. Она тихо выскользнула из-под одеяла, чтоб не разбудить Алланта. И так же тихо, на цыпочках прошла к шкафу, достала неизменную форму Патрульного. Хотела незаметно выскользнуть в коридор, не получилось. Оказалось, Бернет не спал и резко вскочил при ее появлении.
— Рэлла Надежда!
— Не буди Кадава, если он еще спит. Я только покататься на Бади.
Но Бернет на выходе все равно успел сунуть в дверь голову:
— Альгида! Кадав! Быстрее!
— Своевольничаешь? — полушутя, спросила Надежда у телохранителя.
— Нечего им спать, работать надо.
С момента храмовых торжеств прошло больше двух недель, а покататься еще не удалось ни разу. Туманная тишина утреннего сада располагала к приступу неожиданной сентиментальности. А Надежда всегда считала, что это чувство присуще исключительно старым светским дамам. Нужно было Алланта разбудить, вместе проехать по просыпающимся лугам, а потом в озеро, купаться. Отвлечься ненадолго.
Вот сейчас она откроет дверь, и терпковато пахнет хрунтами и душистым сладковатым букетом прессованного сена.
Но сразу, только порог переступила, ей в ноги повалился хрунтер и, чуть отставая от него, незнакомая заплаканная женщина.
— О, Божественная Посланница! Умоляю, спасите моего сына! Врач сказал, что он умрет. Но он еще так мал! Он еще только жить начинает… Спасите его, умоляю! — и все порывался целовать ее ботинки мокрые от росы. Надежда невольно попятилась и только потом спросила:
— Где мальчик?
— Здесь, — заторопился хрунтер. — Жена ночью принесла его. Он простудился, и врач сказал, что все бесполезно, что он обречен. Я уже хотел утром просить Праки Найса, об аудиенции, а Вы сами!.. я и не думал, что Вы придете сегодня.
В крайнем слева пустом стойле, на сенных кипах, покрытых полосатой красно-синей штопаной подстилкой, разметался в жару мальчик от силы лет трех от роду.
Надежда, присев на край импровизированной постели, с минуту смотрела на него. Сочувственно слушала, как дыхание вырывается из тщедушной груди с натуженным свистом, сквозь порытые темной, потресканной коркой полураскрытые губы. Похоже, врач был прав. Ребенок с трудом балансировал на грани небытия. Надежда протянула руку, проводя ладонью по его влажному горячему лбу. И скомандовала, не оборачиваясь:
— Бернет, сбегай за аптечкой. Остальные все — марш отсюда!
И, почти не придавливая, положила ладони на грудь ребенку. Она не вполне верила, что успеет, что еще не поздно. И не открывала глаз, перекачивая свою силу в маленькое тельце. И потеряла счет времени, чувствуя, что ее саму начинает колотить озноб.
В коридор она выбралась, заметно пошатываясь. И хрунтер и его жена ожидали ее, так и не поднимаясь с коленей и все это время, похоже, исступленно молились. Но теперь они, не отрываясь, смотрели ей в лицо, ожидая приговора.