Надежда Тальконы
Шрифт:
— Мама! — Кадав поднял женщину и потащил под руку из прихожей. Одновременно оглядываясь, пригласил гостей: проходите, пожалуйста, не стойте там.
И уже матери, почти на ухо:
— Мама, ради всего святого, успокойся! Нам нужны полотенца, желательно новые, если есть. И что-нибудь из твоей одежды — Альгиду переодеть.
Он осторожно подтолкнул мать к шкафу и, стремительно повернувшись, за руку выдернул из продавленного кресла закаменевшую от испуга и неожиданности сестренку. Кадав наклонился к ее уху и торопливо шепнул:
— Марш в спальню, и не высовывайся ради всего святого, будто тебя совсем
Выхватил из рук подоспевшей матери полотенце:
— Вот. Вам нужно волосы вытереть… — голос телохранителя требовательно взвился: Альгида!
— Ничего, я сама. — Остановила его Надежда.
Белое полотенце, вероятно, бережно хранимое в глубине шкафа, слежалось на сгибах до желтых полос. Неистребимый резкий запах плесени бросился в нос, едва она поднесла полотенце к лицу. Но это было, скорее всего, лучшее в доме полотенце, и Надежда, не подавая виду, ожесточенно терла меж ладонями волосы, пытаясь хоть немного высушить их, и одновременно оглядывала комнату. На некоторое время она осталась одна: Альгида с матерью Кадава удалились в соседнюю комнату переодеваться, телохранители зачем-то остались в прихожей.
Мрачноватое полуподвальное помещение освещалось двумя горизонтально расположенными узкими окнами почти под самым, довольно высоким потолком, покрытым пестрыми разводами вечной сырости. По углам эти разводы, сливаясь, превращались в сплошную, ничем не истребимую черноту. Слева от входа комнату перегораживала темно-серая плотная, до самого потолка занавесь, сшитая из многочисленных узких полос, образуя нечто вроде кухни.
По занавеси, скрашивая ее изначальную убогость, вразброс были пришпилены крупные пестрые цветы, сшитые из лоскутков. Из мебели в комнате были высокий глухой шкаф с кирпичами вместо ножек, два покрытых лоскутными покрывалами больших дощатых ящика вдоль стен, два же разнотипных продавленных кресла, широкий, выскобленный до желтизны обеденный стол и две скамейки около него.
Да еще, явно отбирая у хозяев часть света, у самого окна висел на проволоке в старой проржавевшей кастрюльке тщедушный цветок с узкими бледно-зелеными листьями. На полу пластиковое покрытие когда-то видимо коричневое, а теперь вытертое, почти белесое, особенно в местах, где часто ходят. По швам оно потрескалось, показывая крошащийся цемент основания. Надежда глянула себе под ноги. С мокрой обуви натекла приличная лужа.
— Еще дополнительная забота хозяйке, — успела подумать она, приподнимая ступни на носочки, и тут же услышала, что Кадав, судя по всему с кем-то говоривший по инфокому, возмущенно и почти испуганно воскликнул:
— Да вы что! Я же серьезно! Какие шутки? Вы что, совсем не понимаете? Действительно, код 02.
Надежда, ступая на носочках, чтобы меньше наследить, вышла в прихожую.
Кадав, донельзя растерянный, сжимал в руке микрофон старенького, даже без экрана, инфокома. Бернет, не зная, чем ему помочь, бестолково топтался рядом.
— В чем дело?
— Да вот… пожаловался Кадав, — я пытался вызвать по 02 коду патруль для наружной охраны, а начальник местной полиции даже и слушать меня не хочет. Грозится арестовать за хулиганские шуточки.
Надежда сама взяла микрофон.
— С вами говорит Рэлла Тальконы. Пригласите, пожалуйста, к инфокому
После нескольких секунд тишины в настенном динамике послышался шорох бумаги, затем кто-то нервно икнул.
— З-заместитель н-начальника полиции Стекольного Истек Ларки слушает.
— Надеюсь, хоть вы знаете, в каких случаях называется код 02?
— Да, Рэлла Тальконы.
— Тогда выполняйте заявку. И вашего бывшего начальника тоже включите в состав патруля рядовым охранником. Адрес, я надеюсь, еще раз вам повторять не нужно? — и отключила инфоком.
Кадав готов был от стыда провалиться на месте.
Надежда разулась, забралась в кресло с ногами и съежилась. Ее начинало знобить. Кадав заметил. Принес одеяло и укутал свою Праки.
— Патруль прибыл. — Тихо сказал он. — На улице все еще льет. Вы отдохните пока, Рэлла Надежда. А мы с Альгидой быстренько съездим в магазин за продуктами. Вам уже пора обедать. Мы купим что-нибудь перекусить. Вы не беспокойтесь, Бернет останется с Вами, а дверь я запру. И поставлю наружную охрану в подъезде.
Надежда приподняла голову:
— А с чего ты взял, что я беспокоюсь? Я просто замерзла.
— Мы быстро!
Мать Кадава тихо побрякивала посудой за занавеской. И слышно было, как снаружи яростно громыхает гроза. Надежда постепенно согрелась и, кажется, все-таки задремала.
Проснулась она от тихого перешептывания Кадава и Альгиды.
Служанка расстроилась:
— Мы разбудили Вас, Праки, простите…
Альгида с кастрюлькой теплой воды в руках и синей металлической кружкой, повешенной на большой палец, повела Надежду мыть руки. Вход в санблок — маленькую темноватую комнатку: и душ, и туалет и умывальник вместе, был с кухни. И здесь та же неистребимая чернота на стенах, толстые проржавевшие трубы от потолка до пола, тошнотворный запах плесени и канализации. Надежда непроизвольно отметила, что вода в кастрюльке, явно отсвечивающая голубизной, не иначе покупная, как и только что раскупоренный флакон пенки для рук и новейшее полотенце.
Стол, накрытый белоснежной, еще хранящей складки и запах упаковки, скатертью, сервировался по всем правилам дворцового этикета и только для нее одной. Надежда, естественно, возмутилась и потребовала поставить приборы на всех.
— Мы же не на дипломатическом приеме, в конце концов! Посторонних тут нет.
Остальная посуда и приборы оказались отнюдь не из сервиза, страшными и разнокалиберными.
Телохранители принялись за еду без лишних уговоров.
Мать Кадава сесть за стол отказалась категорически. И Альгида все еще суетилась, подавая на стол. Вот она с радостной улыбкой поставила перед Надеждой нарезку сочной копченой рыбы.
— Вот, Рэлла Надежда, Вы такую любите! Представляете, здесь, в такой глуши!.. У нас, ее и то почти месяц не было…
Рыбу Надежда, действительно, любила и поэтому сама не ожидала, что лишь от вида предложенного блюда ей станет плохо. А уж когда ее ноздрей достиг аромат копчености, она стремительно вылетела из-за стола, зажимая ладонью рот.
Она стояла на коленях на мокром выщербленном кафеле. Желудок был пуст, но ее упорно выворачивало наизнанку до резких спазмов, до желчи.