Надежда Тальконы
Шрифт:
— Понятно. — И быстрый взгляд на следующую — А ты, почему ты здесь?
— Мой жених сказал, что он не конкурент Небесному Воину.
— А когда свадьба?
— Через месяц должна была быть.
— А ты? — тот же вопрос следующей юной молельщице.
— Ни одна девушка, хоть раз уронившая женскую кровь, не захочет, чтоб из-за ее отказа над всем ее родом навечно повисло неснимаемое проклятье Защитницы…
Надежда медленно вернулась на свое место, и Служитель, преклонив колени, вручил ей необычайной красоты цветок, источающий сладкий, густой аромат. Белый, с алыми кончиками прихотливо извитых
Вот оно и началось. Девушки одна за другой подходили, и, опускаясь на колени, клали к ее ногам свой цветок, как символ признания, покорности и готовности. Одна, другая… десятая…
Количество цветов у ее ног росло, а Надежда все не могла выбрать и начала заметно волноваться. В конце концов, она, болезненно кривя губы, просто села на ступени, закрыв глаза основаниями ладоней, продолжая стискивать пальцы обеих рук на ребристом стебле цветка, держа его на уровне лба.
Священнослужитель дал знак остановить церемонию. Хор смолк.
Она сидела так достаточно долго. В храме уже начался чуть слышный гул недоуменных перешептываний. Тогда Рэлла Тальконы резко поднялась и, держа руки перед грудью, отвернула головку ни в чем не повинному цветку. Несколькими резкими движениями растерзала лепестки и, опустив руки, разжала стиснутые кулаки, рассыпая к ногам белое цветочное крошево. Храм дружно ахнул.
А Божественная Посланница медленно опустилась на колени.
— Простите меня, пожалуйста. Все, кто сейчас стоит передо мной, простите. Я не должна была соглашаться на это. Не должна. Нельзя взваливать на других свою ношу. Я — ваша Рэлла. И не мне укрываться за чужими спинами. Даже тогда, когда помощь желанна и искренна. Еще раз простите меня, идите по домам и будьте счастливы.
И, опустив голову на грудь, закрыла глаза, так и осталась стоять на коленях, чуть касаясь пола кончиками полусогнутых пальцев. Она надолго замерла в этой позе.
Девушки постепенно, одна за другой, покидали храм. Но, прежде чем уйти, практически каждая оставила цветок у ног своей Рэллы, предлагая себя взамен.
Аллант был взбешен. Трансляция из храма шла на всю Талькону, и он, задолго до прибытия супруги домой, знал, какую беспросветную, непоправимую глупость она сумела сотворить.
— А ты видел их вблизи? Тех девочек, за спинами которых ты мне предложил спрятаться? Ты в глаза им смотрел? Слышал, о чем они говорят и думают? И которую из них я должна была выбрать? Ту, что по детскому неведению еще не понимает, зачем ее привели в храм? Или, может, самую уродливую, для которой это единственный способ замужества? Или ту, чьи родители надеются любым способом выжить сами и спасти от нищеты остальных детей? А, может, долгожданную единственную доченьку твоего министра финансов? Она, кстати, жутко тряслась от ужаса. Которую? Ну, что ты молчишь, Ваша Мудрость?
— Да любую! Их тысячи, миллионы, а ты — одна!
— Для любой из семей каждая из этих девочек одна-единственная! Не слишком ли высоко ты стал летать? Не боишься захлебнуться в чужой крови? Я привыкла отвечать сама за себя и не прятаться за чужими спинами, даже если этот ответ настолько нетрадиционен. Свой долг перед тобой и твоей планетой я выполнила — наследник у тебя есть.
Аллант воспринял нежную близость едва ли не как открытый вызов Небесному Воину, Надежда, — скорее, как прощание.
Закат этого вечера показался Алланту кровавым. Он все медлил, оттягивая до последних минут выход, и Найс, топчась за дверями, не решался напомнить, что давно уже пора отправляться.
Второй раз за этот день, на сей раз под руку с законным супругом, ступила Надежда под своды Главного храма Тальконы. Такого количества народа на площади перед храмом она не видела, казалось, даже в день коронации. Или так оно и было?
Тысячи зажженных светильничков в поднятых руках, и розовый пружинящий ковер цветов под ногами.
Началась служба, довольно длительная, напряженная, почти суровая, похожая больше на отпевание покойника, чем на свадьбу. Но свадебный обряд все же угадывался в траурной его имитации. Их с Аллантом развели по разные стороны алтарного возвышения, и теперь только чужие руки касались Невесты Небесного Воина, неподвижно замершей и внешне каменно-спокойной.
С нее постепенно, по одному, сняли все украшения и распустили прическу. Большим тяжелым гребнем, с очень длинными и редкими зубцами, сверкающим множеством драгоценных камней, медленно и торжественно расчесали ей волосы.
Надежда, почти не мигая, смотрела поверх толпы, в основном состоящей из женщин, не желая ни с кем встречаться взглядом. И что можно было прочитать сейчас в чужих глазах? Сожаление? Ненасытное чувство злорадства и вожделения?… Да, многое, наверное…
Служитель нагнулся, взял ее запястья, заставляя поднять руки до уровня груди и принять зажженный светильник.
Под надрывное, почти похоронное пение, Жертву вывели из храма, причем не в те двери, в которые входили, а куда — то вбок и назад. Аллант и Альгида остались в храме, а телохранители проследовали, пока, за ней, хотя и не могли больше ни от чего защитить свою Праки.
Уже совсем стемнело. Началось затмение, и густая тень на две трети прикрыла лунный двойной темно — багровый круг. Весь свет — от звезд и кометы, теперь и Надежде показавшейся зловещей, и от тысяч горящих светильников в руках плотно запрудивших всю заднюю площадь мужчин, которые встретили ее появление оглушительным свистом, радостными воплями и улюлюканьем.
Почти сразу около ворот Храма — постамент, видимо специально возведенный для этого дня — четыре ступени вверх, примерно на метровую высоту, и узкая дорожка вперед метров на двадцать, застланная белой материей. По ее краям, дрожащим огненным бордюром, часто горели светильнички. Осторожно придерживая под локти, Надежду ввели наверх и отпустили.