Наедине с булимией. Обретая себя.

Брамс Алина

они сейчас? Что есть я для них? Что я пытаюсь забыть, что гложет меня изнутри, что не дает мне

жить и дышать свободно, настоящим днем?

Я начала понимать претерпевших насилие или катастрофу людей, хотя сама никогда с этим не

сталкивалась. Столкнувшись с чем-то ужасным, что самосознание отказывается воспринимать, как

реальность, мозг начинает убегать от такой реальности и в дальнейшем продолжает это делать до

тех пор, пока не заставить его

вспомнить и пережить все заново.

Сознание и подсознание словно в заговоре против души: вечный бег от самой себя, спрятанные в

тайники души обиды и боль, и нежелание жить «здесь и сейчас». Я много читала об этом, но не

могла примерить это состояние на себя до тех пор, пока не начала отряхивать пыль с тех самых

тайных старых архивов моего детства.

Я вспомнила все: свои тайны, желания, детские грешки, безграничную веру в сверхсущее и

стремление спрятаться за спинами таких умных и всезнающих взрослых. Я заново пережила

состояние страха потери обоих родителей при мысли о возможном разводе, смущение перед своим

будущим, разочарование из-за отношений с братом. Все постепенно воскресало в памяти, занимая

свои забытые, но законные места. Однако кое-что я не хотела вспоминать, упорно избегая саму

возможность подумать об этом.

Мария знала, о чем-то я не хотела задумываться серьезно, и задавала наводящие вопросы, но

ответы были однобокими. У меня имелась четкая нейтральная формулировка, помогающая

оградить свой внутренний мир от посягательств тех, кто в профессиональном смысле отвечал за

мое здоровье и при этом должен был знать все. Эта формулировка звучала так лаконично и при

этом значила так много: «У моей матери были проблемы с алкоголем».

Я научилась произносить эту фразу спокойным, хорошо поставленным и уравновешенным

голосом, уверенно глядя собеседнику прямо в глаза. Это было клише, не требовавшее никаких

дальнейших разъяснений и детализации.

Те, кто имел несчастье столкнуться с чем-то подобным, не нуждался, а чаще не хотел, в

дополнительных сведениях, остальные счастливцы просто не понимали, о чем идет речь. В их

глазах «проблемы с алкоголем» чаще всего выглядели как банальное «перепить» или «много

выпить» с периодичностью чаще, чем это делают обычные люди.

Мне практически никогда не хотелось пускаться в разъяснения, рассказывать о том, каково это –

быть близким человека, «имеющего проблемы с алкоголем», но иногда глупость задававших мне

вопросы сторонних наблюдателей, заводила меня в тупиковое состояние раздражения.

«Да что вы знаете

об этом?!», - хотелось мне кричать им в лицо. – «Жалкие взрослые дети! Что

можете вы знать об этом? Вы, выросшие в атмосфере любви, ласки и заботы, в атмосфере

постоянства и уверенности в завтрашнем дне? Вы, с легкой неизменной радостью

возвращающиеся домой из школы, падающие в родительские объятья каждый вечер, требующие

ласки и внимания? Все вы, дети из благополучных семей? Что можете вы знать о том, каково это

жить с живой, но ирреальной матерью? Видеть идеал и знать, что в любой момент он может

исчезнуть на три, четыре, пять, десять дней? Возвращаясь домой, произносить молитву, перед тем,

как открыть дверь и мысленно услышать приговор?»

Мне хотелось рычать, царапаться и кусаться, но я молча, с надменной улыбкой обходила эту тему

и уводила разговор от нее все дальше и дальше.

Мария заставила меня вспоминать: год за годом, день за днем. И однажды, пытаясь заснуть, в

своих воспоминаниях я добралась до того самого момента, когда я впервые столкнулась с

отчаянием.

Я вспомнила все: как я лежала в кровати, глядела в безумно белый потолок и своим девятилетним

мозгом пыталась объяснить существующую вокруг меня реальность, сражаясь за свое право к

счастливому бытию. По всей квартире пахло алкоголем и лекарствами, было темно и тихо, в

квартире, в разных комнатах, были только я и мать, и боль сверлила меня где-то глубоко внутри,

вызывая потоки слез по щекам. Стремясь к видимости уюта и безопасности, я по привычке сама

подоткнула свое одеяло под подушку и свернулась калачиком к стене. Затем, словно «там» кто-то

мог меня услышать, я повернулась на спину и продолжила нашептывать какие-то слова.

Что же я шептала тогда? Как ни напрягалась, я не могла вспомнить.

* * *

Я умираю. Я умираю каждый день с утра до вечера. Я не могу жить в этой реальности. Мне

тяжело, мне больно жить без моего наркоза там, где я есть, и так, как есть.

Мир кажется враждебным и злым: нет ни одного знакомого лица, приветливой улыбки, участия и

добрых слов. Все вокруг замерло в смертельной хватке за успех, за выживание. И эта гонка –

вокруг все бьются за место под солнцем, сомнительное место, пронумерованное и записанное кем-

то в бесконечный реестр. Коробка, в которой жить, коробка, которую водить, коробки и

коробчонки, чтобы есть и спать. Кругом одни упаковки, начиная от еды и заканчивая самими

людьми.