Наедине с булимией. Обретая себя.
Шрифт:
собственное признание в Ее существовании ошеломили Ее. Может, теперь, наконец, Она уйдет?»
– И не надейся. – Она посмотрела ледяным взглядом мне в душу. От неожиданности у меня
сжался желудок, и тысячи бабочек начали рваться наружу. – Я останусь с тобой, пока ты не
вспомнишь.
– Вспомнишь что? – Я с отчаянием начала царапать ногтем большого пальца кожу на
указательном пальце. Я всегда так делала, когда нервничала, от этого на указательном пальце уже
появились
Просто уйди.
– Я не уйду, пока ты не вспомнишь. – Она повторила еще раз и замолчала.
Наша беседа с Машей уже подошла к концу, мы вышли из кафе на залитую вечерним светом улицу.
Гул проезжающих мимо автомобилей заглушал наши голоса, и Маша стала говорить громче. Я
постоянно оглядывалась, опасаясь что кто-то мог услышать тему нашего разговора, но тем не
мене, чувствовала себя уже гораздо комфортнее, чем за час до этого.
Мой психотерапевт – мне нравилось смаковать эту фразу – продолжала давать мне наставления и
проводить краткий экскурс в историю моего заболевания, а я тем временем благодарила небо за
эту встречу, которая, я была уверена, поможет мне открыть двери в закрытый мир счастья.
– И еще, - Маша остановилась, чтобы застегнуть свою спортивную куртку. – Попробуйте все-таки
рассказать об этом мужу. Вот увидите, он Вас поддержит. А если не получится, то поставьте себе
рамки – допустим, год – когда Вы должны будете рассказать. Возможно, к тому времени, уже и не
придется ничего рассказывать. Мне было приятно встретиться с Вами!
– Спасибо! Взаимно, - Мы попрощались и разошлись в разные стороны. Вечерний морозец щипал
за щеки, но я ничего не замечала, полностью погруженная в радужные мысли о том, что,
возможно, через год все мои проблемы станут лишь достоянием прошлого.
* * *
«Сорок три», - я смотрю на весы. Да, при моем росте метр шестьдесят шесть и постоянной
тренировке мышц - это немного, даже мало. Мне все равно. Я хотела бы совсем ничего не весить,
сойти на нет. Видимо, это одна из граней желания самоубийства. Убить себя, убить свое я,
сделаться незаметным для мира, для окружающих – и, что парадоксально – обратить тем самым на
себя внимание.
Обратить на себя внимание после своей смерти? Я часто думаю об этой бессмыслице. Страшно
умирать, а еще страшнее – знать, что после твоей смерти о тебе забудут очень быстро. Даже в
самые страшные минуты и часы своего существования что-то внутри меня все равно протестует
против смерти.
«О, небо, забери меня к себе!» - так я молюсь в такие моменты, перекладывая тем самым
ответственность
увижу слез горести родных. Мне будет все равно. И если я готова пойти на смерть, чтобы уйти от
жизни, то, что же может жизнь дать мне взамен – бессмертие?» На этом мои мысли прерываются,
так как разум не может перейти определенную границу: размышления о бесконечности Вселенной
в определенный момент начинают пугать своим безумием.
Я ухожу на свою временную летнюю работу голодной. Желудок все равно давно перестал
понимать, голодна ли хозяйка. Чувство голода я могу определить лишь по критическому
отсутствию глюкозы в крови: когда сильно кружится голова, и каждой клеточкой тела ощущаешь
непреодолимую усталость.
В течение дня я ничего не ем и, возвращаясь домой, устраиваю себе обильный ужин, который не
переваренный летит в унитаз. Мне плохо, дрожит все тело, мигрень яркими пульсирующими
искрами начинает пробиваться через левую теменную кость, безумно хочется чего-то сладкого – я
погибаю, но каждый день напоминает другой, ничего не меняя в своем расписании.
На лице остались одни глаза, которыми я наблюдаю за окружающими, пытаясь определить, чем те
живут. С некоторых пор меня повсюду сопровождает Она, спасая от одиночества. Она все время со
мной спорит, пытается доказать, что я не могу без Нее жить. И хуже всего, что это действительно
так.
Я ем, почти не пережевывая, булку с маслом, запиваю сладким чаем из огромной зеленой чашки.
Перелистываю страницу книги, почти не понимая, о чем там написано. Это особая книга: ее я
читаю только во время приступов - так я называю моменты, когда я ем, заранее зная, чем
закончится моя трапеза.
Намазываю маслом еще один кусок хлеба, доливаю чай. Еще один – и чай. Еще. Еще, пока
желудок не взмолится о пощаде. Я, как пузырь, набитый смесью чая с булкой, смесью, в которой
растворяются все мои тревоги и волнения. И я вырываю с корнем себя саму из себя. Все уходит, и
остаются только стены, впитавшие в себя прошедшие жизни множества предыдущих обитателей.
Через десять минут мне становится жутко холодно. Мысли начинают суетиться и путаться, а тело
ломит. Я пытаюсь потянуться – и с гулким грохотом падаю на пол. Первый раз в жизни я теряю
сознание. Зеленые лианы, обезьяны, безумное движение и шум.
Через какое-то время я открываю глаза и удивленно обнаруживаю, что лежу на полу. По
стоявшему на полке будильнику определяю, что пролежала так пятнадцать минут. «А если бы я