Наедине с совестью
Шрифт:
Легкий холодок пробежал по спине гвардейца. Что делать? Выброситься на парашюте? А что произойдет с аэростатом? Не слишком ли много будет так легко пожертвовать им? В минуты опасности мысль обычно работает быстро и четко. Михаил решил выбросить из гондолы мешочки с песком, чтобы уменьшить вес корабля, тогда он поднимается выше, попадет в другую струю воздуха и, кто знает, возможно, повернет обратно? А ну, быстрее за дело!
Аэростат облегчился и высоко поднялся вверх. Но потом он неожиданно стал на месте, словно вмерз в синеву неба. В эти минуты с земли к аэростату протянулись пунктирные
Раздумывать было некогда. Гвардеец взглянул вниз, ловко вывалился из гондолы и, дернув за кольцо парашюта, стремительно полетел навстречу земле. В первые минуты он словно задохнулся. Кровь приливала к лицу, в ушах гудело. И вот парашют раскрылся, Смугляку показалось, что он повис в воздухе, но земля приближалась. "Только бы хорошо приземлиться. Только бы не у врага, а у своих", - думал он. А если ветер снесет его в расположение немцев? Как они будут торжествовать, издеваться. Нет, лучше смерть, чем плен! Смугляк старался понять, куда он приземляется, потом вытащил из кармана нож, чтобы в минуту опасности обрезать стропы. На этом мысль его оборвалась.
Долго приходил Михаил в сознание. Он лежал на боку возле сосны, будто прикованный. Потом с большим усилием повернулся на спину, открыл отяжелевшие веки, осмотрелся. Кругом возвышался лес, а прямо, над ним виднелся голубой кружок неподвижного неба.
– Где я?
Подул тихий майский ветерок. Смугляк, словно во сне, услышал знакомый шелест хвои, запах лесной травы. Дыхание ветра освежило его, показалось, что кто-то разлил густой аромат смолы и земляники. Закрыл глаза, жадно начал глотать живительный воздух леса.
Михаил смутно вспомнил большое село, детство. Дядя Гриша несколько раз тогда спускал его на веревке в колодец, чтобы достать оторвавшуюся бадью. Колодец был глубокий, узкий, маленькому Мише было тесно. Веревка сдавливала ему грудь, но он терпел, ловко нацеплял бадью на крючок и, подняв голову, громко кричал:
– Поймал, дядя, тяни!
Дядя Гриша осторожно вытаскивал его из колодца, а он все время смотрел вверх, и над ним возвышался вот такой же голубой кружок неподвижного неба.
Михаил медленно поднял правую руку и положил ее на грудь. Пальцы сразу же нащупали что-то жесткое, ребристое. "Ремни!
– подумал он.
– Ага, это они так стиснули мне грудь". Попытался поднять голову - не смог. Ноги тоже не слушались, они были тяжелыми, будто налитые свинцом. Перевел взгляд с одной сосны на другую. На зеленой кроне увидел парашют.
Смугляк постепенно вспомнил, что с ним произошло. Он вывалился из гондолы и открыл парашют. Несколько пуль просвистели возле его уха стреляли немцы. Потом парашют накрыл крону сосны. Михаил повис" быстро обрезал стропы и камнем полетел на землю.
– Бок болит, жутко болит бок!
– прошептал он, расстегивая ремень парашюта.
– Но крови нет. Это хорошо.
Потом он повернулся, лег на живот и попытался ползти. Позади сразу же застрочил пулемет. Пули, как шмели, пролетели над головой Смугляка, оставляя на бугорках следы серой и желтой пыльцы. "Заметили, - подумал он, припадая к земле.
–
Прошло минут пятнадцать. Стрельба прекратилась. Фашисты попытались приблизиться к Смугляку, захватить его. Они ползли по-пластунски. Гвардейцы разгадали замысел врага и открыли беглый огонь из минометов. Тут только Смугляк понял, что он находится на нейтральной полосе, между двух огней. Прикинул расстояние до своих и до немецких траншей. Оно было примерно одинаковым. Ползти опасно - убьют. Нужно подождать темноты. Смугляк вынул из кобуры пистолет, зажал его в руке. "Обойма цела, мысленно рассуждал он, - значит, семь пуль для фашистов, одну для себя. Живым они меня не возьмут".
Лежал настороженно. И когда первые сумерки вечера тихо и незаметно опустились на пожелтевшую траву, он вдруг услышал еле уловимый шорох с левой стороны. Взвел курок пистолета, предупредил:
– Кто? Стреляю!
– Тише, товарищ гвардии младший лейтенант! Это я. Лежите спокойно. Немцы следят за нами.
Смугляк узнал голос Коли Громова, растрогался, закрывая лицо холодными ладонями. Совершенно тихо, плотно прижимаясь к земле, в легком халате под цвет местности Громов подполз к Михаилу и, тяжело дыша, спросил:
– Ранен?
– Вроде нет, Коля. А ты как пробрался сюда? Кто послал?
– Скоро наши начнут обстрел немцев, - вместо ответа горячо зашептал снайпер.
– Ползти можешь?
– Могу, но...
Смугляк что-то еще хотел сказать, но в это время дружно и гулко загромыхали орудия и минометы. Вдоль переднего края противника, распахивая землю, поднялись черные фонтаны дыма и пыли. Гитлеровцы запрятались в норы траншеи. Коля Громов и Смугляк, словно по команде, сорвались с примятой травы и, пригибаясь, устремились к участку своей роты. Фашисты вскоре пришли в себя и открыли по ним огонь из пулеметов. Но было уже поздно. Смугляк и Громов свалились в свою траншею, где их ожидали товарищи.
И вот теперь Смугляк лежал в ротной землянке, на соломенном матраце. Он не чувствовал никакой боли, кроме ушиба на правом боку. Рядом сидел Янка Корень, только что вернувшийся из дивизионного дома отдыха. Узнав о происшествии, он заботливо осмотрел лицо и руки Смугляка, смазал вазелином ссадины, сказал:
– В медсанбат бы направить тебя.
– Ничего, Янка, теперь мне хорошо, - успокоил его Смугляк, обрадованный возвращением своего любимца.
– Отлежусь тут. Утром встану. Ну, а ты как отдохнул во фронтовом санатории?
– Здорово! Потом расскажу.
– Хорошо, Янка.
Опираясь на локоть левой руки, Корень прилег возле своего друга, с минуту помолчал. Он на год был старше гвардии младшего лейтенанта, война давно уже сгладила разницу между их воинскими званиями, и они жили в одной землянке, как закадычные друзья, готовые на любые испытания. Михаил попросил свернуть ему цыгарку, закурил и уставшими глазами посмотрел на Янку.
– Что же все-таки случилось?
– спросил Корень.
– Трос перебили, - ответил Смугляк, поглаживая колючий подбородок и продолжая глядеть на друга.
– С этого и начались мои приключения, Янка. Прямо скажу, лет пять жизни фашисты отобрали у меня.