Нападающий

Хуанг Ана

— Скарлетт. — На этот раз мое имя было не мольбой, а молитвой.

Ашер потянулся ко мне, но я инстинктивно отстранилась. Я уже шла по шаткой линии: если он коснется меня, все будет кончено.

Мои легкие спутались в грязный клубок. Я не могла быть рядом с ним. Не сейчас. Мне нужно было... ему нужно было...

Кислород стал менее насыщенным, из-за чего у меня закружилась голова.

— Пожалуйста, уйди, — взмолилась я. Его ответ, возможно, не был мольбой, но мой был.

Ашер молчал. Я едва могла видеть сквозь пелену слез, но я чувствовала его муки.

Он

просочился сквозь мою защиту, словно кислота, разъедая решимость и стремление добраться до уязвимых мест, скрытых под ней.

Я заставила себя ожесточиться против обиды.

— Помнишь, какую услугу ты мне должен? Когда я согласилась посмотреть фильм ужасов в ту первую ночь, когда ночевала у тебя дома?

Дыхание Ашера было тяжелым и прерывистым в тишине студии.

— Не надо.

— Я использую ее сейчас. — Мне не хотелось портить эту ночь сегодняшним ядом, но у меня не было выбора. — Пожалуйста, уходи.

Мое последнее предложение было почти неразборчиво.

На секунду я подумала, что он не уйдет, но Ашер сдержал свое слово.

— Если я тебе нужен, — сказал он так тихо и грубо, что я почти не расслышала его, — я буду здесь.

Затем он ушел, забрав с собой свое тепло и обещания.

Я подождала, пока звук его шагов не стих, прежде чем опустилась на пол и подтянула колени к груди. Я уткнулась лицом в локоть и, наконец, отдалась своему горю.

Оно хлынуло, горькое и едкое, чтобы вылиться из моего горла в безмолвных, тяжело дышащих рыданиях. Мои плечи сотрясались, и слезы текли так бесконечно, что я была уверена, что не переживу этого. У меня не могло остаться столько влаги. Я бы просто высохла и увяла, превратившись в оболочку себя прежней.

Боль была мне не чужда. Я жила с ней каждый день, и некоторые дни были хуже других.

Но я никогда не испытывала такой боли, словно тысячи металлических зубов вгрызались в мою грудную клетку, разрывая плоть и кости в клочья. Когда они добрались до своей добычи: бьющегося, уязвимого органа, ответственного за их существование, они набросились на него, изуродовав до неузнаваемости.

Вскоре даже мои рыдания стали причинять мне боль, но я не могла остановить их, как не могла остановить агонию, раздиравшую мою грудь.

Это не было болью от восстания моих мышц или протеста моего тела против перенапряжения. Это даже не было отчаянием, в которое я впала после ухода Рафаэля. Я думала, что любила его в то время, но то, что я чувствовала к нему, было просто увлечением по сравнению с тем, что я чувствовала к Ашеру.

Нет. Это? Это неизбежная, неописуемая мука?

Это была боль, от которой мое сердце впервые в жизни по-настоящему разбилось.

ГЛАВА 49

Я не верил в привидения. Я был суеверен в своих предматчевых ритуалах: мои счастливые бутсы и прослушивание моего плейлиста в том порядке, в котором я составил песни, без пропусков и повторов, но я не верил в существование духовных существ или домов с привидениями.

Я

изменил свое мнение после того, как Скарлетт рассталась со мной.

Прошла неделя с тех пор, как я покинул ее студию, но куда бы я ни повернулся, она была там, преследуя меня. Каждая мелочь напоминала мне о ней: легкие звуки классической музыки, звучащие в лифте, весь жанр фильмов ужасов, даже чертов розовый цвет, потому что она так часто носила его во время наших тренировок.

Были определенные помещения, куда я даже не мог войти, например, в кинозал и балетную студию, потому что она была настолько близка, настолько там, что войти в них было все равно, что засунуть руку в свою грудь и разорвать свое сердце пополам.

Мой дом превратился в мавзолей воспоминаний, и я не мог выносить его вид. Я даже не мог использовать футбол как способ побега, потому что я сидел на скамейке запасных, пока залечивал свои травмы.

К счастью, после недели полного ада мой врач дал мне добро на возвращение к тренировкам. Мои упражнения пришлось изменить, чтобы учесть мои растяжения и надрывы, но я был достаточно здоров, чтобы пойти в спортзал, пока остальная команда страдала от болевых челночных забегов и чередующихся спринтов.

Это не сильно отвлекало, но все же лучше, чем ничего.

Один.

Я пытался сосредоточиться на подсчете повторений жима гантелей вместо эха голоса Скарлетт. Я не могу стоять и смотреть, как ты самоуничтожаешься.

Моя грудь сжалась, и я потерял концентрацию.

Я стиснул зубы и пережил это.

Два.

Ее залитое слезами лицо проплыло перед моими глазами, свидетельство того, что наш разрыв опустошил ее так же, как и меня, и это убивало меня больше всего.

Она была где-то там, страдала, и я не мог ее утешить, потому что я был причиной ее боли. Я и мои глупые, эгоистичные, недальновидные действия.

Я проглотил комок сожаления в горле, но на смену ему тут же возник другой.

Я не находил облегчения от чувства вины, даже в убежище спортзала.

Три.

Пот лился по моему лицу и щипал глаза. Я тренировался уже около часа, но тошнота, скручивающая мой желудок, так и не прошла.

Четыре.

Звук звонка моего телефона проскочил сквозь музыку, играющую на низкой ноте в моих ушах. Это была не Скарлетт; я установил для нее другой рингтон, чтобы знать, если она позвонит. Она так и не позвонила.

Вероятно, это снова была моя мать, переживающая из-за аварии и таблоидов. Возможно, это был даже мой отец, звонивший, чтобы наорать на меня из-за кучи вещей. Они навещали меня, пока я был в больнице, но они не задержались в Лондоне надолго.

Моя мать хотела составить мне компанию, пока я полностью не поправлюсь, но я убедил ее, что мои травмы незначительны (это было правдой лишь наполовину) и что она не может взять длительный отпуск на своей работе учителем (это была чистая правда).