Напряжение
Шрифт:
– А старую одежду он где чинил? В ателье?
– Старую?.. Вы думаете, у него было много старья? Ошибаетесь. Он только начинал жить. Хотя… Постойте… Он отдавал перешивать какому-то мастеру пиджак. Коричневый у него был пиджак в темную полоску. Но кому, хоть убейте, не знаю.
– Пиджак?
– заинтересовался Шумский.
– А перешивать брюки он не собирался?
– Господи, спросили бы что-нибудь попроще, - устало проговорила Назарчук.
– Вы заставляете вспоминать вещи, о которых я могу ничего не знать. Я же не жена ему была! И не ходила за ним по пятам.
–
– Все-таки подумайте.
– Думать-то нечего… Я вспомнила один разговор… Жорж еще смеялся, что получил от тетки из Ташкента брюки. Старуха, наверно, забыла, как он выглядит, и прислала штаны на толстого мужчину…
– Не эти ли?
– спросил Изотов, раскрывая сверток.
Женщина с любопытством взглянула на брюки и отвернулась.
– Он мне их не показывал, может быть, эти.
– Значит, по-вашему, он мог отдать их частнику?
– А почему бы и нет? Наверное, мог…
– Ну что ж, и на том спасибо, У тебя еще вопросы есть, Алексей Иванович?
Шумский выразительным взглядом показал, что ему Назарчук больше не нужна, и Изотов отпустил ее.
– Ну, какое впечатление у тебя осталось?
– Приятная женщина, ничего не скажешь, - уклончиво ответил Шумский.
– Однако надо работать. Отправляйся-ка на станкостроительный, а я поеду в эстраду.
13
В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский просмотрел личное дело каждого. 78 папок сдал обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из аккордеонистов женат и какого возраста. И еще Шумского интересовали фамилии, начинавшиеся с «П» или «И».
Три дела пришлось отправить за остальными. Остались два - Иноземцева и Потапенко. Иноземцеву Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена, Зинаида Алексеевна, не работала. Аркадий Игоревич Потапенко был пятидесятичетырехлетним холостяком, и это смутило Шумского. Но имя! Не такое уж оно распространенное. И потом - А. И. Если это тот Аркадий, о котором упоминала Назарчук, то что могло связывать двадцатидвухлетнего парня с пожилым человеком? Любовь к музыке? Но никто, кроме Назарчук, не говорил о ней. И в вещах Красильникова не было ничего, что бы подтверждало эту любовь.
Личное дело Потапенко было тощим. Анкета и несколько приказов:
«За появление на концерте в Выборгском Доме культуры в нетрезвом виде объявить Потапенко А. И. выговор»; «За неявку на праздничный концерт в Доме культуры энергетиков и срыв программы объявить Потапенко А. И. строгий выговор».
Последним приказом Потапенко был уволен
«за систематическое нарушение трудовой дисциплины и аморальное поведение».
Прихватив личное дело, Шумский поехал на Васильевский остров. На 19-й линии, неподалеку от Малого проспекта, он вошел под арку большого серого здания и спустился по щербатым, перекошенным ступеням в полуподвал, где помещалась домконтора.
Рыхлый,
– Скандальный мужик.
– Вот как? Чем же он вам досадил?
– Чем?
– Управхоз поскреб большим пальцем редеющую макушку.
– Да вот жильцы из нижней квартиры завалили жалобами. Пьянки у него по ночам, спать мешают: шум, музыка - потолок пляшет. А мы разбирайся…
– И что же вы делаете?
– А что мы можем? У нас руки связаны. Будь моя воля, я бы с такими… - Управхоз сжал кулачище, помахал.
– А тут - вызовешь, постыдишь, а он еще и куражится: не имеете права, я буду жаловаться… В общем, пришел - одолжение тебе сделал, и ты же сам вроде бы виноватым перед ним остался. Ну раз человек по-хорошему не понимает, мы все заявления соседей собрали - и участковому.
– Кто у вас участковый?
– Лейтенант Малахов, Петр Владимирович. Тут еще Потапенко сам нам заявление подал, печь у него дымит, а у меня, как на грех, печник запил. Что ты будешь делать? Уж неделю не выходит на работу. Можно, конечно, уволить. А кого брать? Сами понимаете, профессия сейчас редкая. Вот и маюсь без печника… А Потапенко какое дело до наших трудностей? Явился вчера под мухой, скандал закатил, как на базаре.
– Одним словом, вы друг друга из виду не упускаете, - сказал, улыбаясь, Шумский.
– Ну а где он работает?
Управхоз постучал в стенку.
– Это мы сейчас установим, один момент…
Тотчас явилась паспортистка с домовой книгой, и управхоз начал листать страницы, приговаривая: «Это мы сейчас…»
– Вот, служил в эстраде, уволился. Устроился в кинотеатр «Художественный», тоже уволился… Полтора месяца проработал, - сказал он, взглянув укоризненно на Шумского.
– Дальше… Клуб вагоноремонтного завода. Уволен. Два месяца… Видите, подлец, что делает. Устраивается на работу, волынит два-три месяца и увольняется. Бездельничает, пока участковый не вспомнит о нем, тогда снова устраивается куда-нибудь.
– На что же он живет?
– Кто его знает… Музыканту не так уж трудно заработать. Тут сыграл на свадьбе, там уроки дал и, глядишь, сыт. А еще поговаривают, - управхоз понизил голос, придвинулся к Шумскому, - будто шьет он.
– Что?!
– Шумскому показалось, что он ослышался.
– Повторите, что вы сказали.
Управхоз не ожидал и не понял, отчего проявился вдруг у следователя такой интерес к его словам, стушевался и стал сбивчиво объяснять, что это покамест слухи, ничем не подтвержденные, и исходят они все от тех же соседей, которые по злобе могут и придумать и оболгать человека.
– Ну-ка покажите заявление, - попросил Шумский, не слушая больше управхоза.
Тот порылся в ящике, приподнимая напиханные бумаги и заглядывая под них, потом наконец вытянул помятый листок.
– Будет у него завтра печник, двадцать шестое домохозяйство дает мне на два дня…
Шумский поднес к глазам заявление, и первый мгновенный взгляд на почерк возбудил в нем смутное, неосознанное ощущение где-то уже виденного, знакомого, но потом ощущение это притупилось и исчезло вовсе.