Напряжение
Шрифт:
– Уф, устал… С этим гражданином мы еще намаемся. Видишь, на горизонте появился некто Каширский. Липа, конечно, Потапенко время тянет, но я тебя прошу: проверь обязательно завтра. И еще: выясни, что за Сухарев Геннадий Алексеевич, когда у него день рождения, был ли у него в этот день Потапенко. Словом, ты все знаешь сам…
– Я вижу, Потапенко боится нас без работы оставить, - усмехнулся Изотов.
– Очень боится, - зевнул широко Шумский и потянулся.
– Эх, прилечь бы сейчас да вздремнуть… Отрицает он знакомство с Красильниковым, все отметает, что хоть как-то
– Свидетели подскажут, где найти доказательства, - уверенно сказал Изотов.
– Надеюсь…
Но, странное дело, Красильникова никто не знал: ни собутыльники Потапенко, ни заказчики, ни бывшие сослуживцы. Принимавшие в разных комнатах Шумский и Изотов показывали свидетелям фотографию Красильникова и задавали одни и те же вопросы:
– Знали ли вы этого человека? Видели ли вы его у Потапенко?
И все: нет, не видели, не знали, не встречали…
Шумский начал терять терпение, нервничал, не понимая, в чем дело, и стал подумывать, не допустили ли они где-нибудь промах. Но ошибки не должно было быть. «Что кроется за этим?
– размышлял Шумский, вчитываясь в показания свидетелей.
– Прежде всего то, что Красильников не был близким знакомым Потапенко. А если и был, то Потапенко тщательно скрывал это от других своих приятелей. Почему? Потому что, по-видимому, было какое-то общее дело, о котором Потапенко не распространялся».
Но кто-то все же должен был знать об их знакомстве!
Наконец такой человек отыскался. Это был тщедушный старик с нездоровым румянцем на лице - Федор Николаевич Кравцов, давнишний знакомый Потапенко еще по эстраде, тоже аккордеонист, уже год как вышедший на пенсию. Держа сухими костлявыми пальцами фотографию, Кравцов долго смотрел, прищурив один глаз, приближая ее и отодвигая.
– Гоша, что ли?
– сказал он, вопросительно взглянув на Шумского.
– Что за Гоша?
– нетерпеливо спросил Шумский. Его бросило в жар от услышанного имени.
– Как его фамилия?
– Фамилию я его не знаю. Знаю, что Гоша, и все…
– А не ошибаетесь?
– Нет, молодой человек, не смотрите, что я стар. Глаза у меня хорошие, до сих пор очки не признаю, - говорил Кравцов стариковским, надтреснутым голосом.
– И зрительная память на лица редкая: мне один раз взглянуть на человека - всю жизнь буду помнить.
Кравцов встречал Гошу у Потапенко дважды. И оба раза у него создавалось впечатление, будто Потапенко недоволен приходом Красильникова. Потапенко разговаривал с ним скороговоркой и быстро выпроваживал в коридор.
– После первой встречи вы поинтересовались, кто это?
– Да, я спросил Аркадия. Он мне ответил, что есть тут у него один такой парень Гоша, который отдал ему чинить пиджак…
– Вы видели этот пиджак?
– с живостью спросил Шумский, прерывая Кравцова.
– Видел. Очень ветхий, если память не изменяет, коричневый.
– Не этот ли?
Кравцов, усмехнувшись, посмотрел на пиджак, сказал:
– Я говорил, что у меня хорошая зрительная память на лица, но не на вещи. Прошло уже много
– Ну хорошо, - продолжал Шумский, - Гоша отдал чинить пиджак, и что дальше?
– Пиджак был, как я уже сказал, старый, работы требовал много, Аркадию она была невыгодна, и он, по-видимому, вместо того чтобы отказаться, тянул - не возвращал и не чинил. Так я понял, потому что второй раз Гошу я встретил у Аркадия через месяц, если не больше, а пиджак все висел. Но тогда у нас с Аркадием разговора об этом парне не было. А вот потом, еще через некоторое время, опять попался мне на глаза этот пиджак, и я спросил Аркадия, когда же он все-таки думает им заняться. Аркадий раздраженно сказал: «А ну его, хлам; может быть, я вообще не буду чинить».
– Когда у вас был этот разговор?
Кравцов потер переносицу, поморщился:
– Трудно сказать, в июне или в начале июля…
– А может быть, раньше, в мае?
– Нет, только не в мае. В июне я приехал из дома отдыха, а разговор был после того, как я вернулся.
– И в этот день вы видели Гошу?
– спросил Шумский, проверяя Кравцова.
– Нет же, не видел. Я вам сказал, что меня удивил так долго висящий на одном месте пиджак, а потому я заинтересовался его судьбой.
Шумский удовлетворенно кивнул.
– В самом начале вы говорили о сложившемся у вас впечатлении, будто Потапенко был недоволен приходом Гоши. Почему?
– Меня это тоже удивило, - охотно ответил Кравцов, - потому что Аркадий - человек мягкий, гостеприимный, компанейский. И я задал ему тот же вопрос: «Почему?» А он мне знаете что ответил? «Не лежит у меня к нему душа, ненадежный он какой-то. У меня ведь патента нет, так шью, а он стукнуть может».
– Почему у Потапенко сложилось такое мнение о Красильникове?
Кравцов промычал что-то неопределенное, развел руками:
– У каждого человека могут быть свои причины подозревать в чем-то другого, но я не спросил Аркадия это его дело.
За разговором Шумский не заметил, как надвинулись и сгустились сумерки. Он перестал различать черты лица сидящего напротив Кравцова, видел только контуры его головы, сутулого тела. Шумский зажег настольную лампу и, не переставая слушать, заполнил Кравцову повестку с вызовом на следующий день.
– Все, что вы сообщили мне сегодня, повторите, пожалуйста, завтра, - сказал он, поднимаясь, и увидел изумленные, напуганные глаза Кравцова.
– Ничего, ничего, придется повторить, так нужно следствию…
Утром пришла Назарчук. Изотов расстелил перед ней на столе коричневый в полоску пиджак, взятый у Потапенко, и она подтвердила, что видела этот пиджак на Красильникове. Потом явился Кравцов, сел на этот же стул, на котором сидел накануне, и, все еще не представляя отчетливо, зачем он понадобился, настороженно ожидал чего-то.
Озабоченный Шумский, не обращая на него внимания, говорил по телефону, внезапно выбегал куда-то из кабинета, возвращался, снова звонил… Наконец он сел и, подперев кулаком подбородок, словно восстанавливая что-то в памяти, сказал Кравцову после недолгого молчания: