Напряжение
Шрифт:
Перед Шумским, на том самом стуле, на котором только что сидела Орлова, перебывали разные люди - от махровых, отпетых преступников и негодяев до невинных свидетелей, нужных дознанию. Их-то, случайных посетителей его кабинета, он жалел, как жалел сейчас ни в чем не повинную девушку, которая опрометчиво дала малознакомому человеку свою фотографию. Шумский представил, с каким нетерпением дожидаются от нее вестей родители и сколько будет потом разговоров, домыслов и суждений по поводу ее поспешного и непонятного вызова в милицию. И подумал о противоречивости, несовершенности своей работы: чтобы сделать добро людям и обществу, раскрыв
Затрещал телефон. Звонил Быков - голос сильный, молодой, властный, - просил подготовиться и доложить о расследовании.
– Если можно, ближе к вечеру, Павел Евгеньевич, - сказал Шумский.
– Все мои в разгоне.
– Хорошо, я сегодня допоздна, - согласился Быков.
6
Собрались в девятом часу. Изотов неторопливо выложил из папки ворох каких-то бумажек, сказал по обыкновению ворчливым тоном:
– Тридцать восемь и пять десятых Ольг Николаевн, будь они неладны. Правильно, Ольг Николаевн?
– Меня интересует, что за пять десятых, - улыбнулся Шумский.
– В жизни, или, как раньше говорили, в миру, - Ольга Николаевна, по паспорту - иначе. Как считать? Но не стоит ломать голову. Этой Ольге Николаевне шестьдесят четыре. Отпадает. Вообще после шестидесяти - шесть, от пятидесяти до шестидесяти - девять. Итого - пятнадцать. Этих - долой. Остаются двадцать четыре…
– Придется пока отложить и их, несмотря на блестящую статистику.
– Почему?
– удивился, подняв белесые брови, Изотов.
– Потому что мне неприятно видеть, как маются люди, выполняя бесполезную работу.
– Ну не таи, чего у тебя там?
Вместо ответа Шумский протянул Изотову протокол допроса Гайдулина.
– Читайте оба, - кивнул он Чупрееву.
– Тебе тоже пригодится.
В плотно исписанном листе были сильно подчеркнуты красным карандашом строчки.
«Девятнадцатого октября у меня день рождения. Отмечали в общежитии. Красильников сильно выпил, стал приставать к Валентине Ступиной, которая была со своим мужем Николаем Ступиным, моим другом. Чтобы избежать скандала, я увел Красильникова и сказал, что он не умеет ухаживать за женщинами. На это Красильников ответил, что умеет, и похвалился своим знакомством с Олей, артисткой цирка, которая недавно уехала. Красильников сказал, что был у нее в гостинице и их застал муж. Фамилии Оли я не знаю, Красильников ее не назвал. Название гостиницы тоже не знаю».
– Что-то здесь не того… - усомнился Чупреев.
– Красильников же не пил. Это подтверждают все.
– Липа, - категорично заявил Изотов.
– Во-первых, он не пил; во-вторых, по своему характеру он не стал бы приставать при всех к женщине; в-третьих, по этой же самой причине не будет он рассказывать о каком-то приключении человеку, с которым не так уж близок.
Шумский стоял, скрестив на груди руки, и насмешливо смотрел то на Чупреева, то на Изотова, покачивая головой:
– Ах какие же вы догматики и метафизики! Не ожидал.
– кольнул Шумский.
– Не всегда, но бывает. Я тут никаких противоречий не улавливаю. Скорее, наоборот, вижу лишний штрих в биографии Красильникова.
– Не знаю, - угрюмо проговорил Изотов, перечитывая протокол.
– Придется заняться цирком, хотя Оля - это еще не Ольга Николаевна.
– Цирком займется Сережа… И еще одну любопытную деталь сообщил Гайдулин. У Красильникова есть двоюродный брат, который дважды приезжал с Дальнего Востока. Зовут его Игнатом, фамилия неизвестна. Гайдулин сказал, что у Красильникова с братом были какие-то нелады, ссоры. Из-за чего - неясно, но надо поинтересоваться. Вот пока все, пошли к бате, он ждет нас.
Кабинет у Быкова большой. На старинном дубовом столе, похожем на бильярд, пусто - все бумаги в сейфе, в углу. Чернильный прибор тоже старинный, бронзовой чеканки, с двумя гончими псами и стаканом для ручек. Ручки торчат перьями вверх, как штыки, но Павел Евгеньевич ими не пишет, прошел их век. Все бумаги он подписывает вечной ручкой с золотым пером, подаренной польскими коллегами, которые приезжали обмениваться опытом.
– Заходите, рассаживайтесь, - пригласил Быков, вставая из-за стола.
Быков много лет в управлении. Здесь он поседел, погрузнел, здесь начал надевать очки, которые, впрочем, не носил, вытаскивая их из кармана лишь тогда, когда надо было что-нибудь прочесть. Его любили, называли заглазно батей, но и побаивались: он бывал крут и резок.
Докладывал Шумский. Быков слушал, положив на зеленое сукно тяжелые, с синевой руки. Изотов держал на коленях папку и чертил квадратики; Чупреев ковырял под ногтями разогнутой скрепкой.
– Итак, что представлял собой Красильников, мы более или менее знаем, - сказал Быков, подняв крупную голову.
– Одинокий, скрытный, скуповатый, способный, но не сверх меры работящий, общественно пассивный. Что это нам дает? Немного. Очень немного. Такие люди есть, они незаметны, о них трудно что-либо сказать. И все же я считаю, что группа выбрала, пожалуй, единственно правильный путь, по крайней мере на сегодняшний день. Как видно, женщины играли не последнюю роль в жизни Красильникова… Показание… - Быков поднял руку и пощелкал пальцами.
– Гайдулина, - подсказал Шумский.
– Показание Гайдулина в этом плане весьма любопытно.
– Но это же очень зыбко, Павел Евгеньевич, - не отрывая карандаша от квадратиков, проговорил Изотов.
– Прямых подтверждений о его чрезмерном увлечении женщинами нет. Только две фотографии. И то одна нам уже неинтересна.
– Зыбко?
– Быков покраснел, метнул сердитый взгляд на Изотова, налег грудью на стол.
– Незыбко у строителей, когда они заколачивают сваи в землю, у них под ногами твердо, а у нас - все зыбко. Любое дело, которое мы начинаем, Виктор Никанорович. Так что не будем об этом говорить. Вы думаете, все женщины обязательно дарят свои фотографии любимым? Отнюдь не все.