Нарисуй узоры болью...
Шрифт:
Это было правильно – позволить ей делать то, что только она пожелает, и, возможно, нет никакого смысла придумывать иные пояснения.
Всё будет идеально.
Замечательно.
Всё вокруг затопило странной волной равнодушия, холода и спокойствия – а после мысли вновь вернулись на свои места, и Чума посмотрела на подчинённых с таким же равнодушием, как и прежде.
– Мне не нравится, что твои силы в последнее время практически не подчиняются тебе, - обратилась она к Глебу.
– Я себя идеально контролирую, -
Та нахмурилась.
– Не верю.
– Я себя идеально контролирую, - повторил Бейбарсов всё ту же фразу, а его глаза вновь налились слишком чёрным цветом.
Она отпрянула и ещё больше помрачнела, хотя трудно было разобрать хоть какие-то эмоции на мёртвом лице.
Чума вообще не была никогда особо открытой женщиной, а теперь, когда прошло столько веков, это шло даже на пользу.
– Удивительно, что ты всё ещё выполняешь то, что я прошу, - наконец-то протянула она. – Или приказываю.
– А зачем отказывать?
Бейбарсов не изображал совершенно никакого недоумения, да и вообще, Ленке показалось, что ему всё ещё наплевать на то, что говорит Чума. Сама девушка не решилась бы перечить настолько откровенно, но это было личное дело Глеба – пусть творит, что хочет.
– Вы свободны, Елена, - наконец-то своим вечно хриплым и полумёртвым голосом вымолвила Чума. – Глеб, останься.
Бейбарсов никуда не ушёл.
Он смотрел на старуху, словно ожидая от неё чего-то, и склонил голову набок с потрясающим равнодушием, будто б то, что он злил Чуму, приносило ему лишнюю долю хорошего настроения.
– Девчонка, - наконец-то выдохнула она.
– Я не буду её убивать, - отрицательно покачал головой Бейбарсов. – Пусть живёт. Она выиграла.
– Она уникальна.
– И что с того? – Глеб удивлённо изогнул бровь. – Я не собираюсь её убивать, она мне вообще неинтересна.
– Да неужели?
Чума рассмеялась, но Глеб упрямо проигнорировал её, словно то, что женщина могла сказать, осталось для него абсолютно неважным.
Зачем вообще что-то требовать от человека, если у него нет настроения на то, чтобы согласиться на предложение?
– Ты знаешь, что делать, - наконец-то выдохнула Чума.
Глеб кивнул. Не дожидаясь больше ничего, ни единого слова, он спокойно повернулся к ней спиной и ушёл.
Чума рассмеялась.
Скоро всё переменится.
Скоро она будет счастлива, скоро она почувствует что-то такое, что позволит ей стать счастливой.
Осталось несколько месяцев.
Максимум – год.
========== Боль тридцать первая. Церемония ==========
Елена вздохнула, останавливаясь рядом с Шурасиком и в очередной раз поправляя его воротник.
– Ты допустил огромную ошибку, - наконец-то подала голос она. – Я не понимаю, зачем ты вообще говорил о том, что мы с тобой знаем друг друга, более того, что между
Её голос казался неимоверно возмущённым, да и вообще, на самом деле Свеколт меньше всего на свете сейчас хотела бы афишировать то, что открыл на народное осуждение Шурасик.
Зачем он только делился с этими двумя остальными победительницами тем, что вообще знал?
– Они ведь будут тебя ненавидеть, - продолжала свой монолог Свеколт. – Твои руки, по их мнению, совершенно чисты, и это раздражает их. Выводит, заставляет чувствовать себя ещё большими убийцами, чем они есть на самом деле!
– Прости, - вздохнул он. – Но ведь разве они – помеха? Ты ведь рассказывала о тех планах на Гроттер… А Склепова вообще, кажется, скоро повесится. Что в этом удивительного? Она пережила столько…
– Никто не будет вешаться! – грубо оборвала его Елена. – Они тебе больше не соперницы, запомни это раз и навсегда! И не смей ни с кем делиться подобным мнением, понял? Иначе не видать тебе всего того, что я обещала, как своих ушей!
Она наконец-то успокоилась, но, тем не менее, отвернулась.
Свеколт чувствовала себя сейчас не в своей тарелке в обыкновенных брюках и наглухо застёгнутой рубашке, тогда как на Шурасика пришлось подбирать прекрасный костюм, в котором тот, впрочем, ужасно себя чувствовал.
Вся атмосфера парадности выводила из себя, но Ленка не видела другого выхода – они вынуждены поступать подобным образом.
– Ну что же, - наконец-то промолвила она. – Тебе пора. Церемония не ждёт, и вы должны быть официально оглашены. Иди.
Шурасик кивнул и направился к двери, которая должна была вывести его прямо на ту дорогу, которой он должен был направляться к сцене.
Скоро “Тибидохс” этого года окончательно будет закрыт.
Осталось ещё немного.
***
Гробыня скользнула пальцами по мягкой, приятной ткани, которая, кажется, была слишком яркого цвета.
Её наряд вообще казался достаточно откровенным, а сама Склепова чувствовала себя словно… неполноценной.
Сколько времени на неё потратили после того, как они освободились, стали победителями Тибидохса? Сколько времени приводили в порядок её волосы, которые были практически сожжены, сколько раз перекрашивали?
Склеповой не нравилось её новое красное платье. Оно было слишком настойчивым в своём напоминании о крови.
Почему мужчинам можно одеть чёрное, а ей нельзя? Она была в трауре и не желала ничего делать, но, тем не менее, закон есть закон, и он преследовал её, шагал за нею по пятам и не давал свободно вдохнуть воздух.
Чёртов закон не позволял, к тому же, совершить что-то такое, что она бы хотела сейчас сделать – и Склепова чувствовала, словно петля смыкалась у неё на шее.
От этого было так плохо, так отвратительно, что нельзя было даже спокойно жить дальше, не то что радоваться.