Наше дело — табак
Шрифт:
Лена тоже была здесь. Она осунулась, под глазами залегли синие круги.
– Я жив, котенок... Жив, - прошептал он.
– А что с тобой случится?
– через силу улыбнулась она и осторожно, едва касаясь, провела тонкими пальцами по его груди.
– Ничего.
– Где мы?
– В Германии. В клинике имени Гумбольдта.
– Как я попал сюда?
– Казимир нанял самолет. На нем тебя доставили сюда.
– Доставили, - причмокнул Арнольд, будто пробуя слово на вкус. А оно означало, что из молодого, полного сил и энергии мужчины, ходящего, где захочет, и занимающегося тем, чем заблагорассудится, в миг он превратился в какую-то вещь, в безвольный предмет, как
– Мне больно... Я не хочу...
Он всхлипнул. Его затрясло.
Лена резко подалась к нему, затравленно заозиралась, глядя, как взвились линии на экранах, и слыша, как тревожно запиликала аппаратура. В палату вбежала медсестра...
Для Арнольда потекли монотонные больничные дни. Постепенно он приходил в себя. Рядом была Лена, он видел, что ей тяжело, она находится на грани нервного срыва, круги залегают под ее глазами все более глубокие, но его почему-то это совершенно не волновало. Были вещи похуже.
Физически ему становилось лучше. После ранения он потерял много крови, едва не расстался с жизнью, но в конечном счете отделался легко и потихоньку шел на поправку. Но этого не скажешь о его душе. Ее стервятниками терзали страхи. Он возвратился с того света, постоял на краю пропасти, и одно воспоминание об этом наполняло его холодным, стискивающим все внутри ужасом. При этом его терзало не столько само сознание того, что человек смертей, и не ощущение того, что он был уже практически за гранью смерти и чудом вернулся обратно. Его терзали острыми осколками от разбитого стекла засевшие в душе мельчайшие детали.
Детали, детали. Когда медсестра принесла ему на завтрак апельсиновый сок, он застонал и сбросил с подноса бокал.
– Нет!
Ему постоянно вспоминался вкус дрянного апельсинового сока на губах. Тогда будто наяву вновь бил по ушам грохот выстрелов, по телу проходила ледяная волна и все вокруг покрывалось налетом отвращения. Тисками сдавливала память о безболезненном ударе пули в грудь. И мысли устремлялись к тому Моменту. Он переживал его вновь. И во сне его тоже безболезненно, и от того еще страшнее, барабанили пули. Он кричал, просыпался, чтобы в очередной раз убедиться - ни пробуждение, ни сон не помогут. Во сне давят кошмары. В яви живут воспоминания и тот проклятый вкус апельсинового сока на губах. Когда его сознание прояснилось, он спросил:
– Лена, что дома? Что с Глушаком?
– Он...
– Говори.
– Он погиб. Умер прямо на месте.
– А герой-любовник?
– Дон Педро? Такие подонки коптят небо долго!
– зло воскликнула она.
– Я их ненавижу, Арнольд! Это не люди... Это...
– Она замолчала, увидев, что муж прикрыл глаза.
Больше они о делах не говорили. Вопросы он не задавал. Ему не хотелось возвращаться в мир, ставший для него источником кошмара. Но он понимал, что рано или поздно возвращаться придется.
Он уже начал вставать и без посторонней помощи передвигаться по своей отдельной люксовой палате. И однажды он решился задать вопрос, который до этого при их разговорах был табу:
– Что сейчас в Полесске?
– Тихо пока, - отведя глаза, произнесла она.
– Что было после стрельбы?
– Что было?
– Она закусила губу, чтобы не расплакаться.
– Ты не представляешь, что было... Я-на таблетках. Не знаю, что делать. Казимир мечется, как потерявшаяся собака, талдычит про какие-то бумаги и банковские счета. А я вижу: лично ты его совершенно не интересуешь. Свинья! Ты лежишь одной ногой в могиле, а он бабки врачам отстегнул, в палату проник и у тебя номера счетов выспрашивает... Скотина, ненавижу!
– Тише, Ленок. Тише.
– Думаешь, он твою особу настолько обожает, что для тебя самолет нанял? Из-за того, что ты его друг? Да если бы ему было выгодно, он бы тебя своими руками дострелил бы... Ему номера счетов нужны были, чтобы ты их в могилу не унес...
– Счета всем нужны, - криво усмехнулся Арнольд, ощущая, как снова начинает бить дрожь и все теряет четкость, а в голове гудит электрически.
– Ты не представляешь, что это было. Дон Педро очухался, его врачи накололи успокоительными. Он мне звонит и советует из дома не выходить и никому не открывать... Представляешь... Себе охрану нанял - жлобов из охранного агентства, ночью семью вывез в неизвестном направлении, забаррикадировался в офисе - оборону держать. А мне хоть бы одного человека выделил. Я к Нонне дочку сама отвозила, тряслась, боялась, что остановят по дороге, затолкают в машину.
– Ее передернуло.
– И никому дела нет.
– Педро ничем не помог?
– Помощник. Я слышала, когда все утряслось, больше никого убивать не стали, он через неделю компашку в своем офисе собрал, пьянку закатили, и неделю не просыхал. А потом встретился с Плутом обсудить, как делить твое имущество, если ты умрешь... Представляешь?
– Рано, суки, обрадовались.
– Ничтожества! Я их ненавижу всех, - всхлипнула она.
– Ненавижу все ваши дела... Я хочу жить спокойно...
– И сидеть на пятьсот рублей зарплаты в библиотеке!
– крикнул он так, что внутри что-то чуть не оборвалось. Он закашлялся.
– Хочешь, как людишки все быть? Деньги до зарплаты считать, да? Мечтаешь ездить в общем вагоне? И чтобы дети наши ездили в общих вагонах? Нужно в жизни все брать, пусть силой, потому что никто просто так ничего не дает.
Он закашлялся, но не мог замолчать:
– Ты пойми, мы и те, другие, которые обычное быдло, росли вместе, в одних институтах учились. А сейчас вдруг стало ясно, кто чего стоит. Кто создан для того, чтобы прозябать, не в силах сделать свою жизнь. А кто умеет жить и делать деньги... Это водораздел. Такое бывает в истории редко. Все получили столько, сколько стоят. Все встало на свои места... Но просто так ничего не дается. За место под солнцем дерутся.
– Я устала...
– Все это нытье. Если бы я стал ныть и сетовать на то, что вокруг мерзавцы, то давно сошел бы с дистанции. И ездил бы в общем вагоне, как все идиоты. Как быдло, которое небо коптит только для массовки... Понимаешь, мы заслужили жить лучше их. Потому что мы лучше... Сильнее. Каждый получил свое. Свое... Свое...
– Свое. Кому деньги, кому пуля, - чуть не плача, произнесла Лена.
– Пуля, - это слово всколыхнуло в нем воспоминания... И он снова впал в прострацию.
На следующий день с утра, когда в окно светило летнее веселое солнце и гнало из души хмарь, он потребовал у Лены более подробный отчет о том, что происходит в Полесске.
– Похоронили Глушко с помпой. Весь город был, - рассказала она.
– Инесса вся в черном, успела выписать черное платье из Парижа! Тварь такая, вроде скорбит, а прямо на кладбище по сторонам глазами стреляет, к мужикам приценивается!
– Что ты от нее хочешь...
– Стерва такая! Глушак - третий муж, которого она схоронила. Представляешь, у нее сотовый телефон, так в нем номер с тремя шестерками посредине. Черти ее водят по жизни - это точно...
– Что еще?
– Инесса спелась с Доном Педро и шурует вовсю, прибирает к рукам наследство муженька.
– Вот тварь...
– По-моему, они "Восток" решили подмять... А я... Я же в этом ничего не понимаю.
– Оставь. Это не твое дело. Что еще там?