Наши уже не придут 5
Шрифт:
— Вопреки заявлениям иностранной прессы, наша оборона не трещит по швам, — начал он. — Реальное положение дел напряжённое, но вражеский план вторжения уже близок к провалу и в ближайшие двое суток мы получим тому подтверждение.
Далее он зачитывал данные из сводки — о понесённых потерях, оставленных городах и сёлах, об освобождённых городах и сёлах, о расходе боеприпасов, а также о грядущем контрнаступлении.
Красная Армия за три дня боёв потеряла убитыми — 14 760 человек, ранеными — 50 635 человек, а пропавшими без вести — 7113
Потери противника почти никого не волнуют, но их подсчёт тоже ведётся, пусть и не так тщательно. По предварительным данным, потери убитыми у них составляют около 22 000 человек, ранеными около 60 000 человек, а пропавшие без вести не поддаются подсчёту, но зато известно о пленных — 3664 человека.
«Если сложить общие потери обеих сторон, то это почти одиннадцать дивизий — причём почти три дивизии выбыли безвозвратно», — подумал Аркадий, сделав паузу в докладе. — «Десятки тысяч ещё три дня назад живых людей…»
Президиум воспринял информацию спокойно, ведь первый шок от начала войны уже прошёл.
Далее Аркадий перешёл к потерям техники.
Танковые войска, согласно рапортам, потеряли безвозвратно 159 танков, потеряны, но подлежат ремонту — 310 танков. На самом деле, теряется их гораздо больше, но подавляющее большинство удаётся эвакуировать при помощи БРЭМ и доставить в ремонтные батальоны.
БРЭМ также применяются для «эвакуации» подбитой вражеской техники там, где это возможно. Это не значит, что Красная Армия собирается устраивать себе зубную боль с использованием трофейной техники — это значит лишь то, что всё захваченное пойдёт на переплавку, полигонные испытания, а также в качестве экспонатов для музеев войны.
Из-за этого, противник теряет часть техники совсем безвозвратно, даже если она была пригодна для восстановления в полевых условиях.
С самолётами всё хуже — 476 потерянных безвозвратно, в числе которых есть вернувшиеся на аэродром, но более не подлежащие полевому ремонту, а заводской ремонт — это слишком долгая история…
Несмотря на это, эпизодов, которых боялся Немиров, отчётливо помнивший хроники начального периода Великой Отечественной, не происходило. Красноармейцы бьются стойко, панике не поддаются, даже несмотря на действие диверсантов.
За прошедшие три дня звание Героя Советского Союза было присвоено 61 красноармейцам, из них посмертно — 27. Почти половина присвоений, 25, пришлась на лётчиков.
Они приняли на себя основной удар — вылетали по 5–6 раз в сутки, многие были сбиты, но возвращались в строй и снова вступали в бой.
Высокие потери среди лётчиков объясняются этой самой частотой вылетов, общим утомлением, вызванным практически непрерывными воздушными боями — задачей ВВС СССР было нивелировать воздушное превосходство противника и замедлить наступление вражеских сухопутных войск.
То, что фронт ещё стоит, во многом заслуга авиации, которая просто не позволяет вражеским моторизованным подразделениям осуществлять
И, тем не менее, война вскрыла определённые пробелы, допущенные при подготовке Красной Армии. Некоторые генералы и офицеры, несмотря на все предпринятые Немировым меры, предусматривавшие жёсткий отбор, оказались либо частично, либо полностью некомпетентны, что открывало место героизму.
А главная идея, которой придерживались Немиров с Шапошниковым: если в твоей армии есть возможность систематически совершать героические подвиги, то у тебя есть проблемы с командованием на всех уровнях. Когда с командованием нет никаких проблем, война превращается в рутину.
Эталоном Аркадий считал операцию «Багратион» — она была тщательно спланирована, были заблаговременно подготовлены все необходимые ресурсы, применялась продвинутая тактика, разведка использовалась максимально полноценно, а враг был введён в заблуждение о главном ударе.
Сейчас у РККА есть всё, кроме заблуждающегося противника.
Генштаб Вермахта прекрасно знает, куда именно его будут бить, но ещё не до конца представляет, как именно и когда именно…
После завершения заседания, укрепившего иллюзию контроля над ситуацией не только Президиуму, но и самому Немирову, пришло время возвращаться в Кремль.
В генштабе царил перманентный ажиотаж: офицеры почти непрерывно метались между кабинетами, но не хаотично, а по определённой системе. Если где-то на местах и возможна какая-то расхлябанность, какие-то недоработки и вольности, то здесь, в генштабе, такое просто невозможно — все процессы отточены до бритвенной остроты, случайных людей тут нет, кумовство исключено, а отбор не прекращается никогда.
Немиров добился в генштабе и штабах родов войск апогея меритократии, (1) причём сделал это в тяжелейших условиях мирной жизни, что было своего рода подвигом.
Дальше у генштаба дела пойдут только лучше — недостаточно компетентные офицеры будут отбракованы, а на их место встанут эффективные боевые офицеры.
— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! — образцово козырнул Шапошников.
— Вольно, — махнул рукой Немиров. — Здравия желаю.
— Дождёмся генерал-майора Эйтингтона, — сказал Борис Михайлович. — Пройдёмте в мой кабинет.
Они поднялись на второй этаж здания 14-го блока Кремля, а у дверей уже стоял председатель КГБ, держащий в руках кипу папок.
— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! — приветствовал он Аркадия, а затем повернулся к Шапошникову. — Здравия желаю, товарищ генерал-полковник!
— Здравия желаю, — кивнул ему Аркадий.
В кабинете они расселись за большим столом, на котором была растянута карта Восточной Европы, с актуальной разметкой фронтов.
— Кто первый? — спросил Немиров.
— У меня есть актуальные данные по грядущему наступлению, — ответил на это верховный главнокомандующий.
— Послушаем, — кивнул Аркадий.