Наши за границей
Шрифт:
— Кель помъ! Обыкновенный помъ… Вареный помъ.
Лакей улыбнулся и черезъ пять минутъ принесъ еще четыре порціи лососины и отдльно цлую гору жаренаго тоненькими палочками картофеля — pommes frites.
— Вотъ дуракъ-то! Жареный картофель къ вареной рыб подаетъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ
— Да ужъ шь. Только-бы насться, — сказала жена. — А только удивительно, какой здсь безтолковый народъ въ Париж.
Порціи бифштекса были еще меньше. Супруги ужъ не возражали.
— На смхъ, просто на смхъ… — пробормоталъ Николай
— Я голодна, Николай Иванычъ, — жаловалась Глафира Семеновна.
— Да и я то-же самое. Только чуть-чуть червяка заморилъ. Вдь съ утра не ли, а теперь седьмой часъ. Придется часа черезъ два переобдывать. Вотъ допьемъ вино да пойдемъ искать другой ресторанъ. Индйки какой спросимъ, что-ли, гуся подимъ… Гарсонъ! Комбьянъ? — обратился Николай Ивановичъ къ лакею и ползъ въ карманъ за деньгами, чтобы заплатить за обдъ.
Лакей сунулъ ему т карты, которыя были получены при вход, и указалъ на кассу.
Супруги поднялись съ мста и направились къ выходу.
XXXII
— Шестнадцать французскихъ четвертаковъ взяли за все про все, — говорилъ жен Николай Ивановичъ, когда они вышли изъ ресторана Дюваля. — Что-то больно дешево. Ты разсчитай, что вдь мы вина потребовали на восемь четвертаковъ. Бутылку краснаго въ четыре четвертака и бутылку благо въ четыре четвертака. Стало быть, за ду пришлось всего восемь четвертаковъ. А вдь мы десять порцій съли, шесть порцій одной лососины. Положимъ, порціи такія, что одинъ разъ въ ротъ положить, но все-таки… Нтъ, стало быть, за входъ въ ресторанъ съ насъ ничего не взяли. Ничего… Съ какой-же стати при вход два этихъ самыхъ билета-то намъ всунули? — разсуждалъ онъ про дювалевскія разсчетныя карты — addition. Нтъ, это недорогой ресторанъ, ежели такъ разсудить.
— Да ужъ брось… Ну, что тутъ считать. Все равно въ этотъ ресторанъ я больше никогда пойду, — отвчала Глафира Семеновна. — Помилуйте, улитокъ какихъ-то въ раковинахъ намъ сунули. Мы спрашиваемъ рыбу, явственно ужъ, кажется, говорю — пуасонъ сале, — а намъ суютъ улитокъ. Надо замтить этотъ ресторанъ, чтобы не попасть и него какъ-нибудь по ошибк,- прибавила она, оглянулась и вдругъ увидала большую, освщенную газомъ вывску, гласящую по-французски: «Театр египтянъ и арабовъ». — Николай Иванычъ, вонъ тамъ арабскій театръ… арабскій и египетскій… Возьмемъ билеты и посмотримъ. Наврное что-нибудь забавное.
— Да вдь ни ты, ни я ни по-египетски, ни по-арабски не знаемъ, — далъ отвтъ мужъ.
— Да тутъ и не надо знать. Просто такъ посмотримъ. Вдь ужъ какъ по-французски представляютъ мы ныншнее лто и въ Петербург въ «Аркадіи» видли, а тутъ по-арабски и по-египетски.
— Ну, что-жъ, зайдемъ.
— Да конечно-же зайдемъ, возьмемъ недорогія мста, а не понравится — и вонъ. Даже и лучше, если не долго просидимъ. Надо пораньше домой… Я ужасно устала,
— Смотри-ка… Смотри-ка… Что это впереди-то?..
Супруги завернули за уголъ, и глазамъ ихъ представилась великолпная картина освщенныхъ разноцвтными огнями фонтановъ. Струи и столбы воды играли всми цвтами радуги и разсыпались брилліантовыми брызгами. Эйфелеву башню также освщали блыми матовыми лампіонами по всмъ этажамъ, а съ фонаря башни въ темнот ночи разстилалась по небу громадная полоса друммондова свта. Картина была поразительная, и супруги остановились.
— Вотъ это хорошо! — невольно вырвалось у Николая Ивановича.
— Да, да… Дйствительно превосходно, — отвчала Глафира Семеновна. — Смотри-ка, какъ съ башни электричество-то пущаютъ.
— Это не электричество… Разв электричество такое бываетъ! Вонъ у насъ на Невскомъ электричество-то! А это, это… Какъ его? Это магнетизмъ… животный магнитизмъ, должно быть.
— Полно, полно. Животный магнитизмъ совсмъ другое. Животнымъ магнитизмомъ усыпляютъ. Я читала. То изъ человка выходитъ… изъ его живота… Это особенные такіе люди есть, которые изъ себя животный магнитизмъ испускаютъ, и называются они медіумы.
— Да нтъ-же, нтъ. Ну, что ты меня морочишь! Гд медіумы, тамъ спиритизмъ.
— Сказалъ тоже! Спиритизмъ — духи… Тамъ покойниковъ вызываютъ. То-есть не настоящихъ покойниковъ, а ихъ тни, — вотъ он и стучатъ въ столъ.
— Ну, такъ гипнотизмъ… Вотъ какъ: гипнотизмъ…
— Ахъ, какъ ты любишь спорить, Николай Иванычъ! Гипнотизмъ — это, когда человкъ деревенетъ и его булавками колютъ. А это электричество. Вдь электричества разныя бываютъ. Въ телефон вонъ тоже электричество.
Супруги заспорили. Наконецъ Николай Ивановичъ махнулъ рукой и сказалъ:
— Ну, пусть будетъ по-твоему, пусть будетъ электричество. Плевать мн на все это. Пойдемъ въ театръ арабовъ смотрть.
Они отправились по направленію къ освщенной газомъ театральной вывск.
— Ты разсуди самъ: ну, кто-же можетъ съ башни животомъ такой большой магнитизмъ пускать, который даже полъ-неба обхватилъ? — все еще унималась Глафира Семеновна.
— Довольно, Глафира Семеновна, довольно… — останавливалъ ее Николай Ивановичъ. — Надоло.
— Нечего тутъ и надодать. Я про все это даже въ книжк читала.
— Пожалуйста, не хвастайся своимъ образованіемъ. И мы тоже кое-что читали.
— Ну, гд теб съ мое читать! Когда теб?.. Вдь ты цлый день въ лавк стоишь, а я дома и все за книгами…
— Знаю я твои книги! Про Гастона, про Берту, да про Жерома — про ихъ любовныя похожденія…
— Неправда, неправда. Я и ученыя книги читаю.
— Про ученость ужъ ты оставь. Хороша твоя ученость! Ученость свою ужъ ты доказала. Сейчасъ я просилъ тебя въ ресторан селедку по-французски спросить, такъ ты и то не могла.