Наследница Ильи Муромца
Шрифт:
— Уйиии! — возмутился владелец щита. — Сейчас убью!
Но потом поднял глаза, узрел меня, сказал что-то про «думербей-гызы» и упал в обморок. Трюк с копьём, давно отработанный мной в клубе истфеха, сработал:
— Боец-баба! — одобрительно сказал хан.
— Дочь Ильи Муромца, — Яга раскрыла моё инкогнито, даже не подумав спросить: а оно мне надо?
Шаманский ребенок подошёл ко мне и погладил колено.
— Чего надо? — спросила я неласково. Он промолчал, только кивнул, улыбнулся, и пошёл к моей лошади: отпустил стремена, почистил уздечку от пены…
— Поздравляю, — желчно прокомментировала Баба Яга, — теперь у тебя тоже есть
— Да мне не надо!
— А он тебя выбрал. Надо было быть поумнее, и не разговаривать с ним, а сделать вид, что не заметила. Хотя вряд ли помогло. Кийну, знаешь ли, не отказывают. А то проснёшься как-нибудь с собственной пуховой кроватке с обглоданным до костей лицом, или дом сгорит, или скотину мор покосит… Теперь уж терпи! А сейчас иди вон, в воинский шатёр, куда тебе хан тычет, а у меня свои дела тут.
Бабка ушла, а я, оставив лошадь на попечение кийну без имени, пошла в шатёр, где сидели уже штук пятнадцать голых по пояс волосатых и чёрных от немытости печенегов. Некоторые, правда, носили меховые жилетки на голое тело. Они пили простоквашу, громко хвастались подвигами — это и без слов понятно было, и ели баранье недожаренное мясо, отрезая его у самых губ кривыми ножами.
— Здоров, мужики! — пришлось подождать у входа, выслушивая надоевшее уже заклинание про «думербей-гызы». Пометавшись и поподвывав, храбрые кочевники успокоились, и показали мне, куда сесть. Один поделился шапкой, второй — меховой жилеткой, третий презентовал короткие, до середины икры штаны болотного цвета, четвертый — кинул наборной пояс, а самый старый, заросший даже и на спине седым кудрявым мехом, протянул кинжал — такой же острый и кривой, как и у всех.
— Сына кинжал отдал. Не с нами сын его, — пояснил мне самый молодой и, видно, самый образованный печенег в чёрной жилетке из дикого меха. Я уже даже начала понимать их странный говор. Или мне просто казалось. Сидели мы долго: мне налили кислого молока с острым запахом шерсти, самый молодой резал на полоски мясо, чтобы я могла глотать его, не жуя, все хотели услышать мою историю великой битвы с Ильи Муромцем и чудесного спасения, а я, делая вид, что ем, пыталась как-то отовраться. Печенеги, видя, что дело не идёт, сгоняли куда-то и притащили три бурдюка с вином, которое пахло хуже, чем уксус. Я тщательно жевала баранину без хлеба, а они начали употреблять содержимое бурдюков — да и по выражениям лиц было видно, что там уксус, а не вино. Не пил только самый молодой печенег, который смотрел на меня восторженными глазами.
— Эй, ау! Лицо попроще! У меня уже есть один подросток, который навязался в попутчики, кийну этот ваш. Если ты намыливаешься сказать мне, что тоже хочешь в команду — притормози. У меня не благотворительный фонд, и не школа для супергероев.
Печенеги замерли.
— Кийну? — одними губами спросил старик, который подарил мне нож.
— Ну да, лисий сын, — ответила я.
— Не только лисий, — зашептал мне на ухо молодой переводчик, — это и старика Алтынбека сын. Так уж вышло. Вслух об этом не говорят, но старику — горе, хотя сына он любит.
— С тобой поеду, гызы, — неласково сказал старик и начал одеваться. — Тебе в дороге охрана понадобится, крепкая рука, верный глаз. Я хоть и старый уже, но хороший воин, и стреляю лучше всех в стойбище.
— Да, да, — загудели печенеги, которых уже набилось в шатёр человек двадцать. Алтынбек — хороший всадник, тысячным был у прошлого хана.
—
— Уиии! — воскликнул тот. Мне было уже всё равно: я обрастала компанией, как баран — шерстью. Тем проще будет слинять от них, когда придёт время возвращаться домой, куда уже очень хотелось попасть. Душ, бургер из Кинга, кофе горячий… Поспать в кровати и поездить на метро, а не на лошади. Простынка чистая…
— Поляница! — снаружи раздался голос Бабы Яги, этично не входящей в мужской шатёр. — Выходи!
Я вышла.
— Ну, что, как роды?
Бабка скривилась:
— Родила царица в ночь дочку, дочь и снова дочь…
— Да неужели тройню? — восхитилась я.
— Тройню. Очень плохое тут предзнаменование, да ещё и девочки. Хан с досады все усишки себе вырвал, жену из дома выгнал…
— Вот гад!
— Да. Дал ей двух лошадей, кибитку, одежду и украшения отдал, дочек трёх, корову молочную — и выгнал.
— И куда ж она теперь? — меня осенило. — Ой, только не говори, что…
— Да. Она едет с нами.
Я хотела было ругнуться, да баранина, невовремя напомнившая о себе, полезла вверх по пищеводу.
Говоря попросту, меня стошнило.
Глава 4. Инвалидная команда им. И. Муромца
Вы вообще представляете себе, что такое — путешествовать во главе обоза? Бродячего цирка? Команды калек и нищих? А я себе отлично это представляю. Первой едет на своей коняшке Баба Яга, издали похожая на белое гнездо очень неряшливой птицы. За ней — подросток-печенег, немытый и откровенно пованивающий. Я почему знаю — еду следующей. Бинты засохли, и превратились в твёрдый кокон, который натирает в паху, подмышках и на шее, но снять я его не могу — едем до первой реки, чтобы размочить. За мной тащится кийну на козле — я не вру, это правда козёл: огромный, ростом с пони, лохматый и очень похожий на чёрта. Потом — кибитка с женой хана и её тремя новорожденными дочерями, за ней — корова и две худосочные собаки, и замыкает этот караван дед-стрелок, который не выпускает из рук сделанный из коровьих рогов лук всадника. В зубах — стрела, в глазах — огонь. Тетива натянута, и я боюсь, ему придётся часто их менять: или лопнет, или ослабнет.
— Тынагыргы-ы-ы-ы-ы-н, — неожиданно затягивает песню кийну, на языке, который не похож ни на какой другой, но я каким-то образом понимаю, что, во-первых, в ней поётся о девушке, прекрасной, как рассвет, а, во-вторых, это точно не я.
— Тынагыргы-ы-ы-ы-н… — закончил кийну, и тут же начал другую песню:
— Волкытвэннок лилинэйыт ынкъам тапкыръэтъеквын виилыркыт…
— О чём воет этот недоносок, — из кибитки высунулась острая мордочка жены вождя. Бывшей.
— Он поёт о тихом крае, где реки намывают длинные песчаные косы, а сопки такие же синие, как небо, — неожиданно для себя ответила я. Кийну поперхнулся, но справился, и продолжил петь.
— Ты выдумываешь! Все знают, что кийну не умеют говорить, — сказала вождинка. — И этот тоже. Ты не можешь знать его языка, потому что такого языка нет!
И спряталась за занавеску. Я про себя поругала дуру, потому что кийну явно всё понял, замолчал, засопел. Кому приятно, когда о тебе гадости говорят.
— Эй, ты, баба на возу! — окликнула я.
— Чего тебе? — она снова высунула острое личико.
— Хочешь ехать с нами — веди себя прилично. Тебя звать-то как?
— Орон.