Наследница Кодекса Люцифера
Шрифт:
– Да, – пробормотала она.
– Они открывают мне мир.
– Мир? Какой мир?
Лицо Кристины было серьезным.
– Мир католической веры.
– Но… ты – королева Швеции. Наша страна протестантская…
– Наша страна распадается на множество направлений протестантства, которые враждуют друг с другом и схожи лишь в одном: сухости, скуке, суровости.
– …и твой отец отправился на войну, чтобы защитить протестантизм в государстве от католической агрессии.
Королева улыбнулась отражению Эббы, но глаза ее остались грустными.
– Ты разочаровываешь меня, моя красавица.
Эбба фыркнула.
– Ладно,
– Как всегда, истина лежит где-то посередине, – вздохнула Кристина. – Но я рада… На миг мне показалось, что поездка в империю открыла в тебе наивную сторону, которой я совершенно не знаю.
– А теперь я вижу сторону моей королевы, которой не знаю.
Кристина высвободилась и отстранилась от Эббы, после чего повернулась к ней.
– Что же ты видишь?
Какое-то мгновение Эбба собиралась избавиться от растущего беспокойства, просто отшутившись. Кристина лежала перед ней полностью обнаженная; двусмысленное замечание, подмигивание – и беседа, возможно, снова сменила бы русло. Но Эбба почувствовала, что Кристина хочет услышать серьезный ответ.
– Я вижу женщину, которая организовала первую в Швеции газету. Я вижу женщину, которая переписывается с философами и чьей дружбой гордятся самые умные мужчины, состоящие на дипломатической службе у владык мира сего. Я вижу женщину, которая не просто хочет получать донесения о ходе мирных переговоров в Мюнстере, но и еще посылает туда, – она слабо улыбнулась и указала на себя, – шпиона, чтобы выяснить, почему переговоры не приводят к результатам. Я вижу женщину, которая прочитала о религиях мира больше, чем сам Папа когда-нибудь будет знать.
– Кое-чего не хватает.
Эбба подняла бровь.
– И чего же?
– Ты видишь правительницу, которая узнает, что ее империя в духовном смысле отстает от Европы на триста лет. Швеция – это огромный выгон для овец, где пасутся особенно тупые овцы, тупее которых только их пастухи. Знаешь ли ты, что из десяти баронов, титул которым даровал мой отец, восемь не умеют ни читать, ни писать, а остальные двое убеждены, что попадут в другой мир, если случайно войдут в круг из грибов? И что епископы и пасторы спорят, не лучше ли принимать на службу на шведских торговых судах иностранных матросов, чтобы их собственные прихожане постоянно не подвергались греховным соблазнам в портовых городах?
Эбба рассмеялась горьким смехом.
– Это их надо было отправить в империю: в Баварию, во Францию – куда угодно. Тогда они бы поняли, что шведские солдаты не только прекрасно разбираются в грехах, но и все время изобретают новые. «Шведы идут!» – обозначение абсолютного ужаса, который уже близок.
– Однако люди императора ничем не лучше!
– Люди императора не заявляли, что нарушают границы, дабы спасти жизни людей в империи.
– Я спасу империю, только я! – внезапно крикнула Кристина. – Заботился ли мой отец в первую очередь об экономическом благе Швеции или нет, где-то в глубине его души, души воина, действительно жило желание привести империю к новому величию. Он всегда любил меня больше всего на свете, и я знаю, что даже в свой смертный час он надеялся, что я смогу осуществить его мечту.
– Кристина, – осторожно сказала Эбба. – Мое сердце, моя самая дорогая, моя королева… ты не для того
– Однако это и мое желание, красавица! Когда я говорю, что Швеция отстает от империи примерно на три сотни лет, я в то же время считаю, что это прекрасный шанс. Швеция не мчалась, как остальная Европа, три сотни лет в тупик. Отара овец, возможно, и глупа, но все же их кровь свежа. Швеция – единственная страна, которая потеряла на этой войне не только мужчин, женщин и детей, но и короля. Эта потеря не должна оказаться напрасной.
– Но что ты хочешь сделать?
– Чтобы спасти империю, нужен либо император, либо Папа. Император озабочен лишь тем, чтобы обеспечить своей династии богатство. Итак, мне нужен Папа.
– Папа Иннокентий озабочен лишь тем, чтобы наполнить карман своей золовки, если верить слухам.
– Все Папы – старики. Можно подождать, пока у руля не встанет новый.
Эбба затихла и задумчиво посмотрела на Кристину. На ее щеках алели пятна, большие темные глаза сверкали. Она сглотнула.
– Папа не станет тебя слушать, – прошептала она, – хоть этот, хоть следующий. Для него ты – протестантская еретичка.
– Это можно изменить. Как ты думаешь, что я имела в виду, когда сказала, что иезуиты открывают мне мир католической веры?
– Ты хочешь перейти…
Королева не ответила.
– И ты думаешь, этого будет достаточно? Ты подойдешь к Папе, скажешь: «Кстати, я приняла вашу веру, святой отец, так что будьте любезны подвинуться и освободить мне место на троне Петра, чтобы мы смогли обсудить наши дальнейшие действия!» – и он откроет тебе объятия и порадуется тому, что кто-то наконец объяснил ему, что к чему?
– Belle, ma ch`ere Belle, – произнесла Кристина с нежностью, которая, наоборот, сделала ее слова еще более резкими, – ne pas oublier que tu parles avec ta reine. [29]
– Прости, – прошептала Эбба.
– Я сумею убедить Папу, что я – именно тот собеседник, который ему нужен.
– Перейдя в католическую веру?!
– Вернув ему одну вещь, которую когда-то давно похитили из Ватикана. Мне о ней рассказали иезуиты.
29
Красавица, дорогая моя красавица, не забывай, что ты говоришь со своей королевой (фр.).
– Что же это за тайна и где она находится? Каким образом ты собираешься завладеть ею?
Внезапно Эббу охватило жгучее любопытство. Кристина не была склонна к преувеличениям или небылицам. Если она составляла планы действий, то они стояли на твердой почве. И вдруг ее сердце заколотилось – не из-за близости возлюбленной, а потому, что ей почудилось, будто солнце закрыла туча, а из комнаты улетучилось тепло.
Кристина принужденно улыбнулась. На языке Эббы вертелись слова: «Не говори! Что бы это ни было, оно встанет между нами и разрушит нас и нашу любовь». Она проглотила эти слова, и ее сердце забилось еще сильнее. В присутствии Кристины она никогда не ощущала стыда, но теперь желание прикрыть свою наготу было почти непреодолимым. Она почувствовала, как твердеют ее соски и становятся похожими на камешки. Но желание тут было ни причем.