Наследница Кодекса Люцифера
Шрифт:
Фирма «Хлесль, Лангенфель, Августин amp; Влах» вложила деньги в несколько пивоварен в Пилсене. Потери были высоки, и местный посредник фирмы, Шимон Плахи, являвшийся одновременно представителем полудюжины других неудачливых вкладчиков, был убежден, что кто-то осознанно пытался разорить его и его клиентов. Это обстоятельство сыграло не последнюю роль в решении Агнесс и Александры не ночевать в Пилсене. Уже тогда подозрительность Шимона приняла размеры мании, и одни лишь его сумбурные планы заставить виновных возместить потерянные деньги стоили бы им как минимум двух дней. Теперь
Она нашла Шимона в ратуше и не могла поставить ему в вину то, что он не сразу узнал ее, – она тоже с трудом его узнала. Он был лет на пять младше ее, но выглядел старше ее отца. Когда она назвала свое имя, он вскочил, пролил разбавленные водой чернила по столу, перевернул полный футляр гусиных перьев, так что они разлетелись по всей комнате, и так сильно ударился коленом о скамью, что прихрамывал потом весь день. К изумлению Александры, он крепко обнял ее, и после первого мгновения страха ей стало так приятно обнимать его, что она даже не спросила, куда подевалась его обычная сдержанность.
– О, госпожа Рытирж, госпожа Рытирж… как же я рад вас видеть… Но почему вы приехали к нам из Праги именно теперь? Здоровы ли вы, все ли у вас хорошо? Я благодарю Бога, что вы не были здесь прошлым летом, бои, скажу я вам, бои… Столько крови, такое горе… Казалось бы, у этой страны просто нет больше сил, чтобы испытывать боль, и все равно приходят новые муки…
– Но что вы делаете здесь, Шимон? В ратуше? Может, вас уже назначили бургомистром? – Александра не видела необходимости в том, чтобы откровенничать с ним и раскрывать истинный маршрут своего путешествия.
Шимон грустно рассмеялся.
– Нет, нет, только городским казначеем. На это я еще гожусь: быть казначеем больше не существующих финансов. Но, возможно, мне удастся заключить с городским советом договора, которые дадут вашему предприятию широкие права и, таким образом, возместят ваши потери, как только здесь все снова отстроят…
Он глянул в окно и опустил плечи. В окне больше не было ни стекла, ни свинцовой оправы. Пол зала совета в тех местах, где можно было осторожно вырвать доски, чтобы использовать их в другом месте, был полон дыр.
– …если только здесь все снова отстроят… – пробормотал он.
– И? – спросила Александра, чтобы приободрить его. – Вы уже выяснили, где совет припрятал серебро?
Он снова рассмеялся, фыркая, как печальный мул.
– Я выполняю эту работу только два дня, госпожа Рытирж.
– Ах, вот оно что. Вашему предшественнику надоела его должность?
– Нет. – Он откашлялся. – Можно сказать, что он все бросил… – Шимон перевел взгляд на окно. – Точнее, выбросился – вон оттуда.
Александра в ужасе смотрела на него. Он пожал
– Война получает свои жертвы, так или иначе.
– О, Шимон, мне так жаль…
Она знала, что глаза ее увлажнились: не из-за неизвестного самоубийцы, а из-за того, что смерть Вацлава внезапно снова потребовала себе место в ее чувствах. Глаза Шимона тоже покраснели.
– Не то чтобы он был моим другом, понимаете… Но в таком городе, как этот, те немногие, кто еще остался, естественно, хорошо друг друга знают… – Он замолчал и уставился куда-то в пустоту. Александра кашлянула, заставив его вернуться в настоящее.
– Шимон, мне требуется ваша помощь. Мне нужно как можно скорее ехать дальше… назад, в Прагу. Необходимо подковать лошадь, я нуждаюсь в одежде, еде, питье – и ночлеге. Я не могу заплатить, но фирма возьмет это на свой счет.
– О боже, госпожа Рытирж, пожалуйста, не беспокойтесь о расходах… Но подковы… гм-м-м… Все, что хоть как-то можно превратить в оружие, войска генерала Гольцапфеля реквизировали еще прошлым летом, Мы могли бы самое большее… Да, это возможно: наручники и цепи в тюрьме. Один кузнец в Пилсене еще остался, он смог бы перековать их!
– Я не думаю, что тюремный надзиратель так легко расстанется с ними.
– Посмотрим, посмотрим. Как городской казначей я возмещаю ему издержки, которые он несет из-за арестованных, так что он не станет заявлять слишком громкий протест, иначе в следующий раз я внимательнее проверю его счета.
– Островок нормальности во всем этом безумии, – вздохнула Александра.
– Идемте, я так или иначе хотел составить представление о ситуации. При взятии города мансфельдскими войсками тридцать лет назад дома между монастырем францисканского ордена и Пражскими воротами были разрушены; там находилась и тюрьма. Местность эта так же пустынна, как и тогда; тюрьму перенесли в башню у ворот на Малу Страну, и там она до сих пор и находится.
Тюремный смотритель, похоже, одновременно выполнял роль часового: в наполовину опустошенном Пилсене органы власти протягивали ножки по одежке. Он был женат, и у него имелся как минимум десяток детей, и по нему было видно, что ночи у него бессонные, особенно когда новый обитатель камеры плакал или молил о пощаде. Его возмущало то, что Шимон делает ему выговор за высокие расходы. Александра решила, что обвинения из уст ее старого делового партнера, прежде всего, являются особой тактикой, призванной заставить часового более благосклонно отнестись к требованию выдать несколько наручников и цепей.
– Согласно старым предписаниям, пленникам разрешено получать овсяную кашу и время от времени – свежую одежду! – заявил часовой, и в его голосе буквально слышалось: «А вот предыдущий городской казначей знал об этом!»
– Выгляни в окно, может, там и увидишь старые времена! – кричал Шимон. – Старые времена мертвы! Если так и дальше пойдет, то люди начнут совершать преступления, чтобы попасть в башню, так как в заключении им будет лучше, чем на свободе!
– Господину казначею, очевидно, не доводилось проводить ночь в колодках, раз он говорит подобное, – с натянутой вежливостью произнес часовой.