Наследница Кодекса Люцифера
Шрифт:
– Три… – сказал он.
Оружие описало круг, он нажал на спуск, взлетели искры, из дула вылетел огненный луч, прогремел выстрел, и все окутало белое облако пороха. Муж сполз по двери церкви и осел на пол – безжизненная голая марионетка. Там, где раньше находилась его голова, на двери расползлось огромное звездообразное пятно из крови, серой массы и осколков костей. Лошадь Александры заржала и испуганно рванулась. Оба мальчика и их мать закричали, будто их режут. Из церкви донесся ответный крик. Йоханнес поднял левую руку и обнюхал ее.
– Теперь Йоханнес опять будет считать до двух, – так спокойно заявил он, что в церкви его вряд ли услышали.
Он снова обнюхал руку и облизал губы. Его люди выли и свистели, и на какое-то мгновение большинство направленных на них стволов
И в этот миг Александра одним прыжком взвилась в седло своей лошади.
18
Карета, в которой они ехали, была той самой, в которой Андреас отправился в злосчастное для его семьи путешествие в Прагу несколько недель назад, а лошадь, которую оседлал иезуит, была той самой, которую Мельхиор вел в поводу во время поездки с Вацлавом и его шестью монахами. Агнесс не могла не отдать должное отцу Сильвиколе: он умел грамотно использовать имеющиеся ресурсы. Но вместе с тем этот факт заставил ее задуматься. Орден Societas Jesu никогда не жаловался на бедность своих членов, но все же монах не погнушался запустить руку в имущество своих пленников. И еще одно не давало ей покоя: то обстоятельство, что отца Сильвиколу сопровождало человек шесть пехотинцев, явно принадлежавших к одной из многочисленных регулярных армий империи. Это были оборванцы, говорившие на саксонском диалекте. Логично было бы предположить, что человек, действующий по поручению крупного ордена, привезет с собой в качестве охраны римских солдат; не менее логично было бы также предположить, что он станет придерживаться стандартной тактики иезуитов – появляться везде по меньшей мере вдвоем. Собственно, из этого мог следовать только один вывод…
– Отец Сильвикола!
Агнесс немного высунулась из кареты, чтобы подозвать иезуита. Они с Кариной сидели на одной скамье, а на второй лежала, закутанная в теплые одеяла и все еще слабая, но, вопреки всему, находившаяся на пути к выздоровлению Лидия. Агнесс по-прежнему не могла избавиться от удивления, когда смотрела на внучку. Она точно знала, что Александра собиралась отсечь зараженную руку малышки, и ее объял ужас, когда планы последней изменились. Сначала Агнесс решила, что дочери не хватило храбрости провести операцию и та подумала, что всем будет только легче, если Лидия умрет, избавленная от необходимости терпеть такие муки, так как, само собой разумеется, ее шансы на выживание даже после ампутации были весьма и весьма незначительны.
Однако, как оказалось, она плохо знала Александру – ее старший ребенок просто не выбирал легких путей. Подобно тому, как Киприан, казалось, воплотился в их сыне Мельхиоре, она сама, Агнесс, однозначно нашла свое продолжение в их дочери Александре. Один только Андреас несколько выбивался из общей картины. Она часто беседовала со своим братом Андреем о родителях, которых никогда не знала, и о том, каким человеком был ее родной отец (скрывавшийся под личиной самопровозглашенного алхимика и вынужденного мошенника, шарлатана и любителя не платить по счетам). Андрей мало чем мог утолить ее любопытство: ему не было и восьми лет от роду, когда родители погибли. Но он всегда считал, что Андреас представляет собой портрет человека, который живет с оглядкой на свои страхи, а не на мечты.
– Отец Сильвикола!
– Эй, отец Засранец, – позвал Мельхиор, который шел рядом с каретой вместе с Андреасом. – Моя мать зовет тебя.
За несколько дней, прошедших с их отъезда из Вюрцбурга, роли распределились таким образом: Андреас вполголоса бормотал что-то и всем своим видом демонстрировал, что отцу Сильвиколе стоит лишь повернуться к нему спиной и он тут же покинет грешный мир; Карина превратилась в боязливую наблюдательницу, в чьей голове, очевидно, крутились мысли о том, не сделает ли ее муж глупость и не повредит ли поездка ее дочери; Мельхиор взял за правило при каждом удобном случае забрасывать холодно-вежливого иезуита бранными словами, которые Агнесс никогда прежде не слышала из его уст; и только она сама, кажется, размышляла над тем, что их ожидает, если отец Сильвикола все же наложит лапу на библию
Если сложить два и два, становилось ясно, куда ведет их путь: по следам Александры, в Прагу.
Но Прага, несомненно, была территорией, на которой власть находилась в руках семей Хлесль и Лангенфель. Что за дьявольщина скрывалась там, если иезуит считал, что там он будет в большей безопасности, чем где-нибудь еще?
Отец Сильвикола проигнорировал враждебность Мельхиора и спокойно направил лошадь к карете. Он не был хорошим всадником, это бросалось в глаза, и хотя конь чувствовал присутствие хозяина, он, тем не менее, привык к другому, – и все это отнюдь не облегчало иезуиту жизнь. Он молча смотрел на них. Антипатия, которую он испытывал к ним всем, была настоящей. Агнесс спросила себя, чем они заслужили ее. Сначала она сравнивала иезуита с доминиканским монахом, отцом Ксавье Эспинозой, который превратил их жизнь в ад, когда она думала, что окончательно потеряла Киприана, и когда черные монахи подожгли Прагу. Но отец Ксавье абсолютно хладнокровно выполнял свое задание добыть библию дьявола – он и сам был дьяволом во плоти, но его огонь был ледяным. Напротив, отец Сильвикола преследовал личные цели, понять которые у нее не получалось. Однако одно было ясно: его презрение по отношению к ней и ее семье, якобы являющейся сборищем ведьм и колдунов, было лишь средством достижения цели. Причины настоящей ненависти лежали глубже, и у Агнесс мороз шел по коже, как только она задумывалась над этим вопросом.
– Как вам вообще удалось выйти на Себастьяна Вилфинга? – Если его и выводило из равновесия то, что она обращалась к нему вежливо, в то время как Мельхиор старался вести себя как можно более грубо, то он никак не выдал этого.
– Он сам пришел – орудие Бога.
– Скорее орудие дьявола, вы не находите?
– Как бы там ни было, он сам пришел.
– Полагаю, во время процессов над ведьмами в Вюрцбурге он сделал себе имя. Вы, кажется, упомянули, что выступали в качестве advocatus diaboli в этих процессах? Себастьян был вашим клиентом?
Отец Сильвикола промолчал.
– Что станет с ним теперь, когда вы не участвуете в процессах и не сможете представлять его интересы?
– Он уже по ту сторону земной юрисдикции.
Агнесс довольно долго молчала. Ее поразило, что информация, полученная из его уст, не оставила ее равнодушной. Ей приходилось больше чем единожды от всего сердца желать, чтобы Себастьян… Но теперь оказаться лицом к лицу с тем фактом…
– Он мертв? – произнесла она наконец.
Отец Сильвикола наклонился, чтобы как можно сильнее приблизить лицо к окну кареты. Лошадь сбилась с шага, и ему пришлось протянуть руку, чтобы ухватиться за крышу кареты.
– Такому человеку, как вы, доставило бы радость узнать, что он покинул этот мир в муках?
– Я не знаю, – возразила Агнесс. – А такого человека, как вы, обрадует тот факт, что он испытывал муки?
Это был выстрел наугад, но он попал в цель. Глаза иезуита сузились. Он дернул за повод, лошадь испуганно захрапела и обернулась вокруг своей оси. Солдаты отскочили в сторону, Андреас прижался к карете, и только Мельхиор не двинулся с места. Отец Сильвикола вернул контроль над лошадью и поскакал прочь от кареты.
– Подождите, отец Сильвикола! – крикнула ему вслед Агнесс. – Вы должны узнать кое-что о том, что касается… книги.
Он посмотрел на нее через плечо. Она указала глазами на солдат, которые уже восстановили походный строй.
– С чего бы ты захотела сообщить это мне?
– С того, что мы тем скорее избавимся от вас, чем проще и раньше вы сможете получить книгу.
Несколько мгновений спустя он снова повернул лошадь к карете и наклонился к окну.
– Говори.
– Дело в том, что… – зашептала Агнесс.