Наследница огненных льдов
Шрифт:
Как только Вистинг вошёл в зал, губернатор тут же направился к нему, чтобы поприветствовать. Лишь краем уха я уловила начало их разговора, пока губернатор вёл своего гостя к столу.
– … все недоразумения улажены, можете хоть завтра отправляться в путь. Но у меня будет к вам небольшая просьба.
– Медвежий остров? – предположил Вистинг.
– Он самый, – кивнул Лундборг. – Я даю вам полную свободу действий. Стреляйте столько лесных медведей, сколько хотите. Все шкуры, когти и зубы можете забрать себе. Но если вам попадётся морской медведь или даже парочка, привезите их шкуры вместе
– Морской медведь не живёт на Медвежьем острове, – садясь за стол, сообщил ему Вистинг. – Он обитает на севере. Изредка появляется на Песцовом острове, но чаще всего его видят на западном побережье Тюленьего острова.
– Но ведь вы собираетесь на охоту именно туда, – с нажимом в голосе произнёс губернатор. – Раз вы получили разрешение на поездку, думаю, добыть двух морских медведей вам не составит труда.
– Позвольте полюбопытствовать, зачем вам две шкуры?
– Как же? Одну постелю возле камина в своём кабинете, а вторую отправлю во Флесмер, семье. Пусть дома тоже будет частичка северной экзотики.
Всё ясно, прожжённый казнокрад Лундборг разрешил Вистингу отправиться на охоту только при условии, что тот прикроет его промахи, убив оголодавших на безрыбице лесных медведей, да ещё добудет бесплатно две шкуры дорогого промыслового зверя.
Ковёр он хочет из них сделать для себя и для семьи… А почему семья живёт во Флесмере, а не разделяет со своим главой все тяготы жизни на подведомственной ему территории? Была бы жена и дети рядом, Лундборг бы старался облагородить Кваден и обеспечить комфортную жизнь, если не для жителей, то для семьи точно. Живи губернаторша здесь, в магазине всегда были бы туфли, а так… Всё ясно, Лундборгу не для кого стараться, а всё самое ценное он обязательно отправит в своё флесмерское гнездо.
Тем временем ужин был в самом разгаре. Я сидела напротив Ялмара Толбота и смотрела, как мерно вздымаются два его подбородка, пока он пережёвывает очередной кусок мяса. Тошнота подступала к горлу, как только я вспоминала слова Эспина о том, что командир съел своего механика.
– Шела, что же вы ничего не едите? – глянув на меня, спросил Толбот и указал вилкой на свой бифштекс. – Прекрасная оленина. Между прочим, это самое лучшее мясо, какое можно добыть на этих островах.
Лучшее? Выходит, человечина понравилась ему куда меньше
Эта мысль вконец отбила мне аппетит, благо Эспин пришёл на помощь, оградив меня от уговоров Толбота испробовать оленину.
– Кузина сама не своя в последние полтора месяца, – скорбным голосом сообщил он, – совсем ничего не ест. Как только узнала о смерти дяди Рудольфа, то заметно осунулась. Горе никого не красит.
Толбот тут же переменился в лице и виновато опустил глаза, губернатор сделал вид, что его этот разговор не касается. Один только Вистинг едва заметно ухмыльнулся, посмотрев в мою сторону – два дня назад он видел, как сильно я горевала, пока уплетала лососину с диким луком.
– Да, – продолжал Эспин, – уже прошли целых полтора месяца с тех пор, как вы, командир, сообщили всем, что Рудольф Крог и часть его экипажа сгорели вместе с дирижаблем. И все полтора месяца кузина не может спать, оттого что плачет по ночам. А ведь она могла бы лить
О, теперь я поняла, к чему этот спектакль о моём невероятном горе. Эспин выводит Толбота на неприятный для того разговор. Что ж, мне и самой любопытно послушать, что он скажет в своё оправдание.
А Толбот лишь скорбно глянул на меня и поучительно произнёс:
– Дитя, все мы смертны. Нельзя так убиваться. Мёртвых нужно уметь отпускать.
Вообще-то, это было совсем не то, что я хотела услышать. И Эспин был полностью со мной солидарен:
– Командир Толбот, – обратился он к нему, – может быть, расскажете, как так вышло, что все считали оставшихся на дирижабле людей сгоревшими дотла где-то во льдах, а через недели две или три некий инспектор нашёл тело дяди Рудольфа в полной сохранности около Тюленьего острова?
– К чему эти расспросы? – лениво подал голос губернатор. – Погиб ваш дядя полтора месяца или четыре недели назад – его всё равно не вернуть к жизни.
– Это так, – согласился Эспин, – и всё же, думаю, мы с кузиной имеем право знать, что случилось с "Флесмером" на самом деле. Командир Толбот, не для прессы, а для нас двоих, вы ведь можете рассказать, что произошло с дирижаблем?
– Что случилось? – как-то нервно повторил Толбот и глянул в сторону губернатора, а потом снова на Эспина. – Я вам расскажу, что случилось с "Флесмером". Через полчаса, как мы влетели в туман, остановился правый мотор. Оказалось, лёд образовался в трубе, через которую поступает бензин. Мотористы пытались всё исправить, но ничего не вышло. Лёд нарос на всех металлических частях дирижабля, особенно на моторных гондолах. А потом куски льда начали откалываться. Они попадали в винты моторов и отскакивали в разные стороны словно дробь. Любой из них мог прошить оболочку дирижабля, и утечка водорода была бы неизбежна. А когда лёд сковал руль высоты, всё было кончено. Мы упали вниз. Десять человек оказались на льду, шестеро улетели за торосы. Потом мы увидели облако дыма. На этом для "Флесмера" всё было кончено.
Сухо, безэмоционально и отстранённо Толбот вывалил на нас свой краткий отчёт. Но его можно было понять. Кто бы что ни говорил о командире, и что бы он не сотворил на самом деле, но этот человек пережил ужасную катастрофу, смерть своих товарищей и изнуряющий поход по льдам. И теперь ему было крайне неприятно вспоминать обо всём этом. А тут Эспин со своими расспросами:
– Так вы видели дым, или облако огня, огромное пламя?
– Я же сказал, что это был дым, – с нажимом повторил Толбот.
– И через сколько минут после падения это произошло?
– Почём мне знать? Думаете, у меня было время и желание смотреть на часы, когда вокруг разразился сущий кошмар? Люди стонут, кругом обломки…
– И всё же, – настоял Эспин, – пять минут, десять, двадцать?
– Не больше десяти, – всё же сдался Толбот.
– И на какое расстояние, по-вашему, успел отлететь за это время "Флесмер"?
Толбот задумался. Он долго рассуждал вслух о максимальной скорости дирижабля в полёте, о потере этой скорости при ударе, потом делил и перемножал какие-то цифры.