Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
– Так точно, - поднял глаза Чердынцев.
– Ты что - с самого начала знал?
– Да ничего я не знал, - поморщился Гурьев.
– Ничего. Я твою записку получил из наркомата в конце июля. К нам отправляют на экспертизу всякие сумасшедшие идеи.
– Куда - к нам?!?
– Одиннадцатый отдел ЦК, Михаил Аверьянович. И - как написано в одной смешной старой книжке, "всё заверте…". Ну, дальше - ты понимаешь, дело техники. Принято решение, корабль этот давно уже заказан, правда, поначалу его на Северный флот планировали, но обстановка меняется очень быстро, так что - сюда. Кузнецов хотел тебя, правда, на Северный всё-таки дёрнуть, а товарищ Сталин сказал: зачем? Не надо. Товарищ
– Что - и Сталину о моей записке докладывали?
– потерянно спросил Чердынцев.
– Да кто же?
– Я, Михаил Аверьянович. Больше, понимаешь, какое дело, некому твои сумасшедшие и гениальные идеи вождю докладывать. Пришлось мне.
– Вопрос по кораблю.
– Да.
– Откуда такой? Где построен?
– В Америке.
– А договор [97] ?!?
– Всё решается, Михаил Аверьянович. На определённом уровне - решается всё в нужном ключе, в нужном направлении. Одна моя хорошая американская знакомая сделала мне подарок. А я - тебе. И больше тебе знать ничего не нужно.
97
Договор об ограничении морских вооружений от 22.04.1930 г., заключённый в Вашингтоне между Великобританией, США, Францией, Германией, Италией и Японией, в соответствии с которым, среди прочих ограничений, оговаривался предельный тоннаж для военных кораблей, стороящихся для третьей стороны.
– А проведут его как?! Война же в Средиземном море. А Турция?!
– Это, Михаил Аверьянович, вопросы даже не контр-адмиральского уровня допуска. И уж не каплейского - точно.
– А эти… раскопки?
– Да что с тобой такое, Михаил Аверьянович?!
– изумился Гурьев.
– Не забивай ты себе голову ерундой. Ей сейчас будет, о чём болеть.
– Разрешите ещё вопрос, товарищ Гурьев.
– Мы на "ты".
– Так служба же. Разрешите?
– Разрешаю.
– Это всегда - так быстро?
– Всегда. И даже ещё быстрее. Война на носу, Михаил Аверьянович. На пятки уже наступает, в затылок дышит. Успеть надо - хотя бы самое необходимое. Определись, кого из команды "Неистового" с собой заберёшь.
– Есть, - кивнул Чердынцев.
– Есть. Принято, Яков Кириллович.
– Ну. А я что говорил? В четырнадцать ноль-ноль жду тебя в парикмахерской номер два, на улице Ленина. Не заблудишься?
– Никак нет. Разрешите личный вопрос?
– Разрешаю.
– Тебя что же - нянькой ко мне назначили?
– Совсем ты сбрендил, Михаил Аверьянович, - ласково сказал Гурьев.
– От обрушившихся на тебя перипетий сюжета. Меня никто никуда назначить не мог, не может и не сможет никогда. Даже товарищ Сталин. Ты это имей ввиду на будущее, на всякий случай.
– И?
– И звание у меня очень простое. Яков Кириллович. Имя, в общем. Даже товарищ Сталин так ко мне обращается. Ещё вопросы?
– Никак нет, - щёлкнул каблуками под столом Чердынцев, продолжая сидеть.
– Разрешите приступать?
– Разрешаю. А тянуться - это успеешь, Михаил Аверьянович. Мы с тобой, после всего, что случилось, - в общем, ближе иных родственников. По прямой. Ну, счастливо оставаться.
– Веруша.
– Ох! Яшенька, - просияла Вера.
– Напугал. Что? Ты ко мне?
– Стричься, но не я, - тряхнул головой Гурьев.
– Поди-ка сюда, голубка.
Он взял Веру за локоть, подвёл к проёму, чуть приподнял занавеску:
– Моряка вон того, высокого, видишь? Михаилом зовут. Постриги его, Веруша. Как голову его возьмёшь в руки - так и не выпускай. Поняла меня, голубка? Поняла?
– Яшенька, - Вера задохнулась, закусила губу, посмотрела на Гурьева чёрными, полными слёз, глазами.
– Да что же ты делаешь, Яшенька?!
– Делаю, что обещал. Не тебе - себе. Что могу - то и обещаю. А что обещаю - в общем, всегда могу. Сложится, не сложится - увидим. Почему-то такое у меня чувство, что сложится. Судьба твоя, Веруша, рядом ходит. Не прозевай.
– Я поняла, Яшенька. Поняла, - улыбнулась Вера.
– Не говори ничего. И я ничего не скажу.
– Вот, кивнул Гурьев.
– Вот. Это правильно. Слов лишних - не надо.
Ах, Господи, где же мы все у тебя помещаемся-то, подумала Вера, держась из последних сил, чтобы не разрыдаться в голос. Где же? Кто же может в сердце столько места для всех найти?! А сам… Сколько же людей, сколько людей Богу за тебя молятся, Яшенька. И я буду. Мы, вымолим, Яшенька, вымолим…
Он вернулся к Чердынцеву, присел рядом:
– Мастер Вера с тобой заниматься станет, каплей. Она - мастер, с большой буквы мастер, ты учти это, Михаил Аверьянович. И её не обижай.
– Что?!
– То. Должок за тобой, если помнишь.
– Сдурел ты?
– тихо спросил, краснея, Чердынцев.
– Сдурел. Кто ж… такое… приказывает?!
– Я, - спокойно ответил Гурьев.
– И не приказываю - прошу. У неё муж погиб. Знаешь, как? Я расскажу, чтоб ты знал, Михаил Аверьянович. Ей не рассказал, а тебе - расскажу. Его забрали с днепростроевцами, следователь ему говорит: сознавайся в шпионаже на польскую разведку, гад, если не сознаешься - изнасилуем твою жену, а потом - дочку. Пять лет ребёнку. И в это время - женский крик в соседнем кабинете. Он кинулся на следователя и голыми руками глотку ему разорвал. Его застрелили на месте. Вот такие у нас времена с тобой, Михаил Аверьянович. Других нет. Извини.
Чердынцев взялся рукой за горло:
– Сколько… тому?
– Полтора года. Ей - двадцать шесть, дочке - седьмой год.
– Не староват я для неё?
– криво усмехнулся Чердынцев.
– Ничего. Тоже мне, дядька черномор выискался. Ты смотри, Михаил Аверьянович. Дарья скоро крылышком тебе махнёт - и улетит. А тебе дом нужен, жена нужна - ты солдат, без пяти минут адмирал, воин. И Вера ещё сына тебе родить успеет, если дураком не окажешься. Жизнь, Михаил Аверьянович, имеет такое свойство интересное - продолжаться, не смотря ни на что. И у тебя, и у неё. У нас у всех. По глазам вижу - вопрос хочешь задать: почему?! Отвечу. Потому, что мне не нужен солдат, который хочет умереть. Солдат, который рассуждает: лучше смерть, чем такая жизнь, - мне не нужен. Мне нужен солдат, который хочет жить. Не выжить любой ценой, а жить. Солдат, который понимает: жить он сможет, если и только тогда, когда победит. Хочу, чтобы мои адмиралы и генералы были молодые. Такие же молодые - ну, чуть старше - как их солдаты и лейтенанты. Чтобы знали: там, дома, у солдата и лейтенанта, так же, как и у него, адмирала и генерала, молодая жена и дети, которым нужен муж и отец. Живой, а не ордена на подушке. Чтобы душа его была с ними, чтобы знал он, ради чего, почему и зачем. Хочу, чтобы всем - и солдатам, и генералам, и верховному главнокомандующему - было, что защищать, ради чего сражаться и на что надеяться. И никаких абстракций. Всё можно потрогать руками. Понял меня, Михаил Аверьянович? Усвоил?