Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
Прошло около четырёх часов, прежде чем Анна Васильевна вернулась в более или менее нормальное состояние духа. Гурьев нашёл, что после оздоровительных процедур и обеда, а также в новой одежде, куда более ей соответствующей, Анна Васильевна выглядит намного лучше, о чём и не преминул ей сообщить. Тимирёва чуть улыбнулась:
– Спасибо, Яков Кириллович. Я готова вас выслушать. Вы позволите вам задавать какие-то вопросы или…
– В основном - "или", Анна Васильевна. Пока что. Постепенно вы обо всём - ну, не обо всём, но о многом - узнаете. Давайте сначала уладим формальности.
Гурьев протянул
"Я, гр-ка Книпер-Тимирёва (Колчак) Анна Васильевна, настоящим даю согласие добровольно участвовать в работе над проектом "Параллель-19". Об ответственности за разглашение сведений закрытого характера мне даны разъяснения. С подлинным верно.
Дата
Подпись
Утверждаю: Секретарь ЦК ВКП(б) Городецкий А.А."
– Это что же? Опыты какие-то?
– Тимирёва сделала не очень удачную попытку изобразить ироническую усмешку.
– Не совсем, Анна Васильевна. У нас есть два варианта. Вариант первый. Вы подписываете бумагу, я вам объясняю дальше. Вариант второй: вы отказываетесь. Остаётесь здесь, в санатории, проходите курс лечения. Примерно через месяц получаете новые документы, совершенно чистые, а прежняя Анна Васильевна умирает от сердечной недостаточности. Вы же отправляетесь к Оде. Неволить вас я не стану, как вы понимаете.
– Такой выбор предоставляется всем?
– после некоторого молчания спросила Тимирёва.
– В том или ином виде - да. Если мне и нужны невольники, то исключительно - невольники чести, Анна Васильевна. Делать наше дело возможно только на добровольной основе, понимая, что в случае неудачи мы все - покойники.
– А в случае удачи?
– В случае удачи - скорее всего, тоже, - улыбнулся Гурьев.
– Но зато - с чувством глубочайшего морального удовлетворения. Так как, Анна Васильевна? Подпишете?
– Как же я могу подписать то, не знаю что, Яков Кириллович?
– Так ведь в этом-то весь фокус и состоит, Анна Васильевна. Всё решают личные взаимоотношения и доверие. Я вам достаточно зелёных семафоров расставил, разве нет?
– Это вы вытащили Одю?
– Это счастливая случайность, Анна Васильевна. Узнай мы днём позже - всё.
– О, Боже…
– Такое время, Анна Васильевна. Другого у меня для вас нет. И для себя нет. Я понимаю, что вы страшно устали и всё, чего вам хочется - это покоя. Но покоя у меня для вас тоже нет. Ведь даже уехав отсюда, вы желанного покоя не обретёте. Не так ли?
– Да, - горько вздохнула Тимирёва.
– Не знаю, понимаете ли вы сами, как глубоко и ужасно вы правы в своих словах…
– Понимаю. Именно поэтому предлагаю вам то, что предлагаю. У вас ведь уже появилось ощущение, смутное такое пока, что я - это он и есть? А?
– Появилось, - подтвердила Анна Васильевна, с удивлением разглядывая Гурьева.
– Это ведь совершенно невероятно, Яков Кириллович. И невозможно. Как же так?! Вы - и эти…
– Но ощущение-то? Оно ведь никуда не девается?
– Яков Кириллович…
– Вот вы ему и следуйте. Это очень-очень правильное ощущение. А подробности мы сейчас кое-какие выясним. Вы когда-нибудь видели, как из отвратительной, волосатой гусеницы, а потом - не менее отвратительной, похожей на сушёного таракана куколки, - вдруг начинает выбираться на свет ошеломляющей красоты бабочка? Вот наш проект - это и есть и гусеница, и куколка.
Тимирёва некоторое время сидела молча. Потом, ещё раз взглянув на бланк,
– Дайте ручку, что ли, Яков Кириллович.
Гурьев с готовностью протянул ей "Монблан". Удивлённо посмотрев на невиданный прежде прибор, Анна Васильевна осторожно поставила свою подпись на бумаге.
– Отлично, - Гурьев кивнул и быстро спрятал бланк в папку.
– А теперь - те самые сведения, об ответственности за разглашение которых и так далее. Мы, Анна Васильевна, задумали грандиозное кино. С участием множества реальных действующих лиц - далеко не только актёров. Эпохальное полотно, совершенно невиданное по размаху, масштабу, охвату и реализму исполнения. Кино это уже снимается несколько лет, причём как на территории СССР, так и за его пределами. Декорации дорогие - просто кошмар. А главное, то, что это кино, никто не догадывается. Все думают, что это взаправду, что обеспечивает прямо-таки душераздирающий реализм отдельных сцен и целых частей с эпизодами. Причём иногда и сценарий приходится по мере развития сюжета переписывать. Но мы пока справляемся. Я понятно объясняю, Анна Васильевна?
– Пока да. А кто это - "мы"?
– Мы - это мы. Вы. Я. Одя. Товарищ секретарь ЦК Городецкий. Товарищ Сталин - тоже. Представляете?
– Смутно, - вздохнула Тимирёва.
– А почему - девятнадцать?
– Очень просто. В инициативную сценарно-административную группу входило на начальном этапе всего девятнадцать человек.
– Невозможно.
– Нет ничего невозможного, Анна Васильевна. Нужны только правильные инструменты.
– Господи, Яша… Простите, Яков Кириллович…
– Ничего, ничего, - Гурьев улыбнулся и накрыл ладонью руку Тимирёвой.
– Мне даже приятно, в какой-то степени. Я ведь вас прекрасно помню, Анна Васильевна. И никогда не забывал того, что вы сделали для мамы. Просто тогда я ещё был совсем мальчишка и практически ничего не мог. Ну, а теперь - вот, кое-что.
– Я слышала о том, что Ольга Ильинична погибла. Как ужасно. Я тоже её отлично помню. И вас. А что же Николай Петрович?
– Николая Петровича тоже больше нет. Но он умер, как подобает настоящему воину, каким он и оставался всю жизнь.
– Яшенька. А вы - не боитесь?
– Чего, Анна Васильевна?
– Что товарищ Сталин вам помешает ваше замечательное кино снимать.
– Да, - Гурьев покладисто кивнул.
– Он такой. Он может. Чрезвычайно въедливый старик, и ужасно хитрый. Но я его ни капельки не боюсь, а он не боится меня. Потому что я ничуть не менее въедливый и ничуть не менее хитрый. И я знаю о том, что он хитрый и въедливый, и он обо мне это знает. А я знаю, что он знает, потому что он думает, что он - всё равно самый хитрый и самый въедливый. А он не знает, что я знаю, что он так думает, и поэтому думает, что он - самый въедливый и самый хитрый. Понимаете, Анна Васильевна?
– Как-то несерьёзно у вас это всё выходит, Яшенька, - жалобно проговорила Тимирёва.
– Так это же изумительно, - просиял Гурьев.
– Недаром ведь Бальзак назвал всё это комедией. И потом, - когда смеёшься, перестаёшь бояться. Вы за собой не замечали, Анна Васильевна?
– Ну, просто Бог знает, что такое… Зачем я вам понадобилась, Яшенька?
– Мне нужны все люди, Анна Васильевна. Проблема в том, что не до всех я в состоянии дотянуться. Но тех, до кого в состоянии, я уже не отпускаю. Хватка у меня бульдожья, уж можете мне поверить. А занятие я вам придумаю, и гораздо быстрее, чем вы предполагаете. Ну, вот прямо сейчас.