Наука побеждать. Авантюра

Сапожников Борис Владимирович

– Что это значит, сударь?!
– холодно поинтересовался я, стирая кровь с лица.
– Извольте объясниться! Мне считать это вызовом!

– Никогда, юноша, - голос гроссмейстера также не отличался теплотой, - никогда не говорите в подобном тоне о вещах, в которых не смыслите ровным счётом ничего. Ясно вам?

– Ясно, - ответил я.
– Но извольте ответить насчёт вызова?

– Я лицо духовного сана, - отмахнулся лорд Томазо, - и на дуэлях драться мне запрещает устав ордена. Однако, не грози мне это вечными муками в Геенне Огненной, который никак не замолить, я бы дал вам удовлетворение, юноша. А теперь идёмте, сын мой, посмотрим, что сталось с этим наглым безбожным немцем.

Мы обошли алтарь и увидели самый обычный труп. Пули оставили от немца довольно мало.

В полутьме, рассеиваемой лишь неверным светом факелов, крови на чёрной ткани видно не было и потому дыры на его теле и мундире казались какими-то неестественными. Лицо немца пятнала кровь, отчего оно выглядело особенно зловеще, а также из-за так и не сошедшей с лица дьявольской улыбки. Поглядев на него, я быстро перекрестился и прошептал короткую молитву, отгоняющую зло. Не знаю даже, есть ли она в каноне, ей меня научила старая няня, когда я был ещё совсем маленьким и боялся засыпать без света.

– Это меч легендарного героя германского народа, - объяснил мне лорд Томазо, вынимая клинок из мёртвых пальцев немца, - Зигфрида, короля мифического народа нибелунгов. Думаю, вы читали эти легенды в детстве, сын мой, верно?

– Читал, - не стал отпираться я, на самом деле, меня по книгам легенд немецкого народа мама учила этому языку.

– И ты, верно, считал, что всё это выдумки, - продолжал рассказ паладин, подходя к алтарю и возвращая меч на место, - но это не так, юноша. Совсем не так. Ничего из того, что придумано народом, не может быть придумано на пустом месте. У всего есть реальная основа. Племя нибелунгов, действительно, существовало, в седой древности и было весьма жестоким. Жили далеко от этих мест - и ты, юноша, конечно, спросишь, как он попал сюда. За тысячи миль от северных краёв - родины Зигфрида и нибелунгов.

Не становясь ногами на алтарь, лорд Томазо навалился на перекрестье меча всем весом, вгоняя его обратно. И тут алтарь словно загорелся. Письмена на латыни, покрывавшие его, вспыхнули багровым пламенем, на мгновение, осветив весь зал донжона до последней трещинки на стене. Я заморгал от нестерпимо яркого света, а когда он погас, то на несколько минут и вовсе ослеп, пока глаза снова не привыкли к полутьме.

– Эта история долгая и кровавая, - объяснил мне лорд Томазо, отворачиваясь от алтаря.
– Всю её пересказывать сейчас времени нет, да и ни к чему это, собственно. В конце концов, этот меч, Грам, сменив множество хозяев, попал в руки Святой Церкви. К тому времени, он был уже страшным оружием, опьяневшим от людской крови. И всякий человек, взявший его в руки, сам становился кровожадным зверем, желавшим лишь одного - убивать. Даже схороненный глубоко в подвалах, Грам продолжал смущать умы людей, находившихся неподалёку от него, и они теряли всякое человеческое достоинство. Вот тогда видные умы Священной канцелярии решили спрятать этот меч. Для этого они привлекли многих богословов и те начертали нужные молитвы на алтаре, слова их сковали чудовищное оружие и не дали разрушительной силе его и далее смущать умы людские. А вокруг алтаря вскоре выстроили этот форт, чтобы враг не смог добраться до него. Как видишь, сын ой, таких людей, что мечтали бы заполучить этот меч весьма великое множество ходит по нашей грешной земле.

– Но для чего вы, падре, - спросил я у паладина, когда он закончил свой рассказ, - мне всё это сейчас говорите?

– Сын мой, - как-то по-отечески даже, улыбнулся мне гроссмейстер, - ты молод и любопытен. Случившееся здесь, заинтересовало тебя и весьма сильно. Ты бы начал расспрашивать об этом младших братьев нашего ордена, иных лиц, чем привлёк к себе внимание Священной канцелярии. А её члены не любят особенно разбираться, ты, юноша, не католик, а для них это значит только одно - еретик, а из-за вопросов, что задаёшь, еретик опасный. А опасному еретику одна дорога - на лобную площадь. Людей сейчас не жгут, по крайней мере, в городах. Но казнить тебя по приговору Священной канцелярии вполне могут - и казнят.

Впечатлённый этими словами, я долго молчал, да и большую часть ночи, тоже ограничивался короткими репликами и приказами. Когда же форт был очищен от немцев - живых и мёртвых - и я улёгся, наконец, спать,

что случилось ближе к полудню, мне снились кошмары, пострашней, чем после первого боя под Броценами. Немцы отказывались сдаваться в плен, хотя им не очень-то и предлагали, и дрались до последнего, стараясь подороже продать свои жизни. После этого трупы их выволокли за стены форта и, полив лампадным маслом, подожгли. Сотни тел горели тяжело, специальные команды ходили вокруг этой горы и подливали масло, воздух наполнился отвратительным запахом. Ночевать в форте остались паладины и испанские гренадеры, а мои ополченцы и вольтижеры Люка поспешили вернуться в Уэльву. Как не были измотаны наши солдаты, но и они не пожелали оставаться в замке, над которым висела мерзкая завеса вони. Мы прошагали до полудня, пока не этот жуткий запах, неотступно преследовавший нас, наконец, не позабылся совсем. Его вытеснил такой знакомый и родной "букет" - кожи, пота и нагретого солнцем железа. Тогда я приказал людям остановиться, то же сделал и Люка, и мы разбили общий лагерь. Отдыхали мы следующего полудня, после чего продолжили марш.

В тот раз я пожалел, что лёг спать. Мне снился Грам. Я сжимал руке этот жуткий меч, разя им сотни врагов, кровь хлестала мне на лицо, я слизывал её - и не было для меня большего счастья, чем убивать, убивать, убивать. А кровь на губах - самым сладким лакомством, что бывает на свете. Проснулся я с единственной мыслью. Надо немедленно вернуться в форт - и забрать Грам. Я несколько минут просидел на койке, тряся головой, отгоняя отвратительные наваждения. А потом отыскал в сундучке трофейную фляжку с бренди и сделал несколько глотков. Сразу полегчало. Захотелось сделать ещё пару, однако пить с утра - mauvais ton. Я закрутил крышечку и потянулся за мундиром.

Сын мой.

Меня весьма порадовал тон твоего письма, в котором ты сообщаешь мне о том, что принял командование взводом, вместо сгинувшего в Трафальгарском сражении поручика Суворова. Из слов твоих я понял, что воистину сожалеешь, об утере боевого товарища, пускай она и сделала тебя, наконец, самостоятельным командиром. Скверно, что тебе не удалось ужиться с прапорщиком Кмитом. Его можно понять, он рассчитывал на повышение в звании и место, которое занял ты, сын мой. Так что теперь тебе придётся доказывать, что достоин своего звания и должности. Понимаю, это трудно, но никто в нашей фамилии трудностей не боялся и с честью их преодолевал. Чего и тебе желаю, и в чём не сомневаюсь.

Вскоре тебе, как и многим солдатам нашего Отечества, предстоит серьёзное испытание. Воевать с британцами на их Родине будет сложно. Всякий солдат, дерущийся на родной земле и за родную землю, это два солдата. Этой истине научила меня Польская кампания, где я имел честь сражаться под началом фельдмаршала графа Суворова Рымникского. Дрались польские инсургенты отчаянно и крови не жалели. А британцы народ суровый и полякам могут большую фору дать во всём, что касается военного дела. Помни об этом, сын мой, когда поведёшь солдат в бой против британцев. Помни, и не посрами нашей фамилии.

Засим прощаюсь с тобой, верю в тебя и жду новых писем.

15 ноября 18..года.

Глава 11,

В которой герой впервые видит Париж, и едва не расстаётся с жизнью.

Снова ступая на трап дирижабля, я испытывал смешанные чувства. Однажды сыграв с подобного в море и, более того, видев, как такие же красавцы в клубах дыма и исходя пламенем из баллонов, рушатся с небес, я был преисполнен сомнением относительно целесообразности воздушного путешествия. Однако быстрей всего добраться до Франции можно было, конечно же, только по воздуху, и я принял весьма щедрое предложение полковника Жехорса прокатиться на курьерском дирижабле до Парижа с донесением о недавних событиях.