Наваждение
Шрифт:
Онъ говорилъ эти слова, когда-то произнесенныя моею матерью, говорилъ ихъ такимъ грустно-благороднымъ тономъ! И эти слова, въ его устахъ, были до такой степени отвратительны, что я почувствовалъ тоску и злобу. Я хотлъ было отвчать ему, но сейчасъ-же раздумалъ, и только съ изумленіемъ взглянулъ на него.
Онъ пожалъ плечами.
Скоро вся компанія была въ кают, за исключеніемъ Зины и Коко. Прошло еще нсколько минутъ, и вотъ явился Коко и объявилъ, что Зина меня требуетъ къ себ.
Вс опять таинственно переглянулись. Я хотлъ
Зина встртила меня нжною улыбкой, ласкающими глазами, но до самаго Петергофа болтала всякій вздоръ, не давала мн сказать ни слова, и при каждой моей попытк заговорить, только еще усиленне, еще нжне мн улыбалась.
Все это утро Зина вела себя совершенно неприлично. Она не обращала ни малйшаго вниманія на компанію; на вопросы отвчала только «да» или «нтъ»; обдавала всхъ холодными и презрительными взглядами; не отпускала моей руки и на прогулк увлекала меня подальше это всхъ. И вмст съ этимъ все-таки настойчиво противилась всякому объясненію съ моей стороны.
Подъ конецъ я и самъ пересталъ думать о необходимости объясненія; оно показалось мн даже и ненужнымъ теперь: я видлъ, что Зина все понимаетъ и своимъ сегодняшнимъ отношеніемъ ко мн она молча отвчала мн на вс мои вопросы.
Но съ той минуты, какъ мы вернулись въ петергофскій ресторанъ и расположились въ парусинной бесдк, у самаго берега моря, обдать, все это измнилось: вдругъ, въ одно мгновеніе, я исчезъ въ глазахъ Зины.
Она подсла къ генералу, по другую сторону помстила Рамзаева, улыбалась имъ и кончила тмъ, что стала накладывать кушанье на тарелку Коко.
Теперь мн, въ свою очередь, пришлось получать на мои вопросы отвты «да» и «нтъ» и презрительную усмшку.
Къ концу обда я ужъ не былъ въ состояніи владть собою, а Зина съ каждою минутой разыгрывалась больше и больше. Теперь она сдлалась центромъ нашего маленькаго общества: она оживилась, болтала, смялась, разсказывала, обращалась ко всмъ, за исключеніемъ только меня… Конечно, въ ея разсчет было довести эту игру до конца. Я долженъ былъ испить всю чашу. Но я не могъ выносить больше. Я воспользовался первою удобною минутой и исчезъ, — въ это время мы были въ Англійскомъ парк, недалеко отъ станціи желзной дороги. Я посплъ какъ разъ къ позду и чрезъ полтора часа былъ ужъ у себя.
Я чувствовалъ себя возмущеннымъ до послдней степени. Зина съ презрніемъ глядитъ на меня! Но разв я не заслуживаю этого презрнія, если способенъ играть такую роль? Если нельзя ничего измнить, если все такъ опять безобразно и безнадежно, то всегда остается по крайней мр одинъ способъ: ухать.
И, конечно, я уду на этихъ-же дняхъ въ деревню.
Къ концу вечера мн удалось себя достаточно успокоить: ршеніе ухать было принято неизмнно.
Но, какъ всегда это бывало, едва я успокоился, раздался звонокъ, и вошла Зина. Былъ ужъ часъ двнадцатый вечера; очевидно, они только что вернулись изъ Петергофа.
— Я тебя убдительно прошу сейчасъ-же ухать! — сказалъ я ей. — Пожалуйста и не снимай пальто, узжай поскоре, потому что это совершенно неприлично.
Она не сняла пальто, но вошла въ кабинетъ, тихо и робко приблизилась ко мн, обняла
— Andr'e, я тебя ужасно измучила сегодня, — сказала она сквозь слезы. — Когда ты убжалъ отъ насъ, мн стало такъ больно, что я едва дохала. Я-бы не могла ни на одну минуту заснуть этою ночью, не повидавшись съ тобою. Прости меня, и я сейчасъ-же уйду, будь спокоенъ.
Что было мн отвчать на это?
— Господи, да кончимъ-же, наконецъ, эту комедію! — проговорилъ я:- вдь, ты знаешь какого слова я жду отъ тебя; рши-же…
Она порывисто меня поцловала и, ничего не отвтивъ, почти выбжала въ переднюю, гд былъ, мой Иванъ и гд мн, конечно, невозможно было требовать отъ нея отвта.
— Завтра увидимся, — уже выходя изъ двери, проговорила она.
А завтра было вотъ что.
Вечеромъ, почти въ сумерки, она захала за мною и объявила мн, что генерала нтъ дома, что она одна весь вечеръ и что мы можемъ свободно говорить.
Я отправился съ нею. Ее дожидалась наемная карета. Вотъ мы выхали на Морскую.
— Отчего ты мн вчера ничего не отвтила? — конечно, спросилъ я ее.
— Не будемъ говорить объ этомъ, — тихо произнесла она.
— Какъ не будемъ говорить, да разв это возможно? Только объ этомъ мы и можемъ теперь говорить, въ этомъ заключается все, и ты сама отлично это знаешь!
— Но я не могу… не могу!
— Такъ зачмъ-же ты зовешь меня къ себ? О чемъ намъ говорить о другомъ? Теперь ничто другое не иметъ смысла!
— Ахъ, Боже мой, но если я повторяю, что невозможно мн отвчать теб.
— Какъ невозможно? Отчего невозможно?
— Невозможно, — упрямо твердила она:- такъ-же невозможно, какъ и для тебя невозможно теперь выпрыгнуть изъ этой кареты…
Очевидно это сравненіе, совершенно нелпое, пришло ей въ голову неожиданно, но въ сумеркахъ наступающаго вечера я вдругъ замтилъ, какъ она вся вздрогнула.
— Вдь, ты теперь ни за что не выпрыгнешь изъ кареты, — медленно прошептала она.
Я молчалъ. На меня нашло просто безуміе, я сразу какъ будто потерялъ голову, я почему-то вообразилъ, что весь вопросъ, дйствительно, заключается въ томъ: выпрыгну я изъ кареты или нтъ.
Я сказалъ ей, что если она хочетъ, то я непремнно выпрыгну.
— Какой вздоръ, конечно, не выпрыгнешь! — продолжала она дразнить меня.
— А вотъ увидишь.
Я отворилъ дверцу. Она быстро обернулась въ мою сторону, затмъ еще быстре спустила переднее окно и крикнула кучеру: «пошелъ скоре!» Кучеръ хлестнулъ лошадей; т пустились почти вскачь.
Я распахнулъ дверцу и выпрыгнулъ.
Мы были на Морской, у реформатской церкви. зда была незначительная, но все-же, еслибъ я могъ соображать, то, конечно, понялъ-бы, что рискую прежде всего попасть подъ какую-нибудь лошадь. Кром того, я нисколько не разсчиталъ своего прыжка и не принялъ никакихъ предосторожностей. Я просто выбросился изъ кареты и какъ-то слъ на торцы. Никто на меня не нахалъ. Черезъ дв-три секунды я всталъ на ноги, убдился, что совсмъ не расшибся, взялъ перваго встрчнаго извозчика и похалъ въ квартиру генерала. Издали мелькала карета Зины.