Наваждение
Шрифт:
Бывало, насладившись новою принесенною имъ вещью, мы ожидали отъ него какой-нибудь игры или забавы, и онъ всегда удовлетворялъ нашимъ требованіямъ: то длалъ намъ изъ фольги ордена и звзды, мастерилъ изъ чего попало военные костюмы, ставилъ насъ въ шеренги, начиналъ нами командовать, и мы бгали по зал, хоромъ распвая.
Какъ-то разъ передъ толпою Соплеменныхъ горъ…Особенный азартъ и восторгъ начинался со словъ:
Вютъ блые султаны Какъ степной ковыль; МчатсяИ мы мчались и мчались изъ комнаты въ комнату, поднимая такой гвалтъ и пыль, что подъ конецъ даже долготерпливая мама заставляла насъ перемнить игру.
Я начиналъ, конечно, возражать, а двочки начинали плакать, но Ваня всегда умлъ подслужиться и намъ, и мам. Онъ объявилъ, что дйствительно нужно кончить и что онъ придумаетъ что-нибудь новое и еще боле интересное. Мы ему врили, снимали съ себя бранные доспхи и ждали, что такое будетъ.
— Хотите я вамъ разскажу сказку? — спрашивалъ онъ.
— Хорошо, хорошо!
Мы усаживались вокругъ него въ диванной на широкихъ подушкахъ, облпляли его со всхъ сторонъ и жадно принимались слушать.
Зимніе сумерки незамтно надвигались; по большимъ нашимъ комнатамъ стояла тишина; только издали, въ столовой, слышались приготовленія къ обду: тамъ стучали ножами и вилками, тамъ непремнно летла на полъ и разбивалась тарелка. Но мы не обращали ни на что вниманія и только слушали нашего друга.
Ваня разсказывалъ намъ удивительныя сказки; онъ въ то время прочелъ всю Шехеразаду и бралъ свои сюжеты обыкновенно изъ Тысячи и одной ночи. Подъ конецъ онъ всегда начиналъ черезчуръ увлекаться, вдавался въ подробности имъ самимъ выдуманныя и иногда до того ни съ чмъ несообразныя, что я долженъ былъ его останавливать и требовать всякихъ объясненій. Эти остановки нарушали гармонію въ нашемъ кружк: двочки на меня накидывались и обвиняли въ томъ, что я только мшаю.
Он больше любили самый процессъ разсказа, страшныя сцены, и имъ не было равно никакого дла до послдовательности; он умли слушать, особенно Катя, съ разинутымъ ртомъ, съ остановившимися и впившимися въ разсказчика глазами; он никогда не прерывали и только по временамъ вздыхали и даже вздрагивали отъ полноты чувства.
Я тоже слушалъ очень внимательно и, можетъ быть, тоже съ разинутымъ ртомъ, я всецло уходилъ въ фантастическій міръ, изображаемый краснорчивымъ Ваней, но могъ оставаться въ этомъ мір и находиться подъ его обаяніемъ только тогда, когда въ разсказ не было никакихъ несообразностей. Малйшая фальшивая нота меня выводила изъ очарованія, я возмущался и, конечно, молчать не могъ.
Какъ-бы то ни было, съ перерывами или безъ перерывовъ, но сказка продолжалась. Вотъ сумерки совсмъ уже сгустились, вотъ въ гостиной и зал раздаются шаги скрипящихъ сапогъ; лакеи зажигаютъ лампы. Вотъ буфетчикъ входитъ, наконецъ, въ нашу диванную и охрипшимъ отъ вчнаго пьянства голосомъ объявляетъ:
— Пожалуйте въ столовую, кушать подано!
— Сейчасъ, сейчасъ! — отвчаемъ мы въ одинъ голосъ и начинаемъ упрашивать Ваню докончить поскорй. Мы знаемъ, что минутъ пять, а, можетъ быть, даже и десять въ нашемъ распоряженіи, что можно дожидаться вторичнаго зова. Мы въ такомъ возбужденіи, мы такъ хотимъ узнать скорй конецъ! Но Ваня вамъ не внемлетъ: онъ пуще всего боится получить выговоръ.
— Посл обда доскажу, а теперь ни за что! — твердо отвчаетъ онъ намъ на вс наши умаливанія и направляется въ столовую.
Мы поневол слдуемъ за нимъ, и долго, сидя ужъ за тарелками супа, не можемъ еще придти въ себя, и даже тетушка Софья Ивановна представляется намъ, нсколько похожею на какого-нибудь Синдбада-морехода.
Вотъ
И долго находились мы подъ этимъ обаяніемъ, и никогда-бы изъ него, можетъ быть, не вышли, еслибы, наконецъ, я не сталъ замчать, что онъ вовсе не такой ужъ намъ другъ, какимъ мы его считали. Ростя и начиная наблюдать окружающее, я замчалъ, что каждый разъ, посл удаленія Вани въ гимназію, у насъ непремнно выходили какія-нибудь исторіи, открывались какія-нибудь шалости, кого-нибудь наказывали и наказывали обыкновенно, за то, что было совершенно шито и крыто и чего, нельзя было и узнать никакимъ способомъ, — это знали только мы и одинъ Ваня. Но долго я еще не могъ подозрвать его, пока наконецъ одинъ разъ, совершенно невольно, я подслушалъ, какъ онъ тихонько и съ таинственнымъ видомъ передавалъ, да еще со всевозможными прибавленіями, одну нашу исторію тетушк Софь Ивановн.
Какъ теперь помню я эту минуту. Это была чуть-ли не первая минута разочарованія въ моей жизни, и она поразила меня необычайно. Я до такой степени растерялся, что машинально пошелъ на верхъ, забился за сундукъ, въ углу верхней двичьей, и принялся плакать. А тогда мн было уже двнадцать лтъ, и я вообще былъ не изъ плаксивыхъ. И долго я сидлъ за сундукомъ и плакалъ. Я слышалъ какъ внизу кричали мое имя, очевидно меня искали, но я не могъ выйти изъ своей засады.
Я вовсе не боялся того, что наша исторія открыта, да и исторія-то была самая пустая. Эта исторія заключалась въ томъ, что я написалъ маленькій разсказъ по поводу гувернантки, которую мы вс ненавидли и которая была ужаснымъ уродомъ. Разсказъ этотъ назывался: «Происхожденіе Авдотьи Петровны» и весь состоялъ изъ нсколькихъ строчекъ, которыя я и теперь наизусть даже помню:
«Маленькій чортъ провинился предъ большимъ чортомъ, да такъ провинился, что его ршено было повсить. Черти уже приготовили вислицу и подвели къ ней осужденнаго. Тогда бдный чертенокъ началъ громко кричать и плакать, и такъ кричалъ и плакалъ, что разжалобилъ большого чорта. — „Хорошо, сказалъ ему, большой чортъ: — я тебя прощу, но только съ однимъ уговоромъ: ступай ты теперь на землю, или куда хочешь, и не показывайся мн на глаза до тхъ поръ, пока не придумаешь такой радости, которой еще никогда не бывало на всемъ свт“. Маленькій чертенокъ отправился на землю, слъ въ помойную яму и сталъ думать. Три года думалъ онъ и, наконецъ, придумалъ Авдотью Петровну. Придумавъ ее, онъ самъ догадался, что за такую выдумку непремнно получитъ прощенье, помчался къ большому чорту, показалъ ему Авдотью Петровну. Весь адъ сталъ хлопать въ ладоши, а маленькій чертенокъ не только что получилъ прощенье, но даже былъ повышенъ въ чин».
Вотъ этотъ-то разсказъ я написалъ и передалъ Кат. Онъ немедленно обошелъ всю нашу компанію, былъ переписанъ въ нсколькихъ экземплярахъ и произвелъ фуроръ необычайный. Конечно, въ первую-же субботу мы его прочли Ван. Ваня смялся вмст съ нами, а черезъ два часа обо всемъ этомъ донесъ Софь Ивановн и представилъ ей экземпляръ моего разсказа.
Ну, такъ вотъ я очень хорошо зналъ, что ничего особенно дурнаго выйти не можетъ; конечно, меня станутъ сильно бранить, можетъ быть накажутъ, но я никогда не боялся наказаній. Мн было тяжело и страшно совсмъ отъ другого: я не зналъ какъ теперь встрчусь съ Ваней и какъ взгляну на него. Мысль о томъ, что я непремнно долженъ его встртить и взглянуть на него — была мн невыносима. Я и сидлъ за сундукомъ. Наконецъ, меня отыскали! И кто-же отыскалъ? Самъ Ваня.