Наваждение
Шрифт:
Я пріхалъ, можетъ быть, минутами тремя-четырьмя поздне Зины. Я засталъ ее въ пустой гостиной. Она сидла неподвижно, въ пальто и шляпк; лицо ея показалось мн страшно блднымъ. Она взглянула на меня и слабо вскрикнула:
— Ты, это ты, тебя не раздавили? Ты не расшибся?
И вдругъ она захохотала, потомъ заплакала, словомъ съ ней сдлался истерическій припадокъ.
Я поспшилъ достать ей воды и кое-какъ привелъ въ себя.
Она стала жадно слдить за моими движеніями, убдилась, что я совсмъ не хромаю, совсмъ цлъ, и вотъ, при свт лампы, я ясно различилъ на ея лиц выраженіе досады. Да, это была досада.
— Такъ ты въ самомъ дл даже нигд не ушибся, а я-то… Я боялась выглянуть въ окошко, думая, что тебя тутъ-же на мст раздавили… Право, я не знала, что ты такой ловкій гимнастъ, и не замтила, какъ ты выбираешь удобную минуту, чтобы выпрыгнуть тогда, когда никто не халъ…
Я молча взялъ шляпу и пошелъ въ переднюю. Но она кинулась за мною
— Куда-жъ ты уходишь? Или ты, можетъ быть, въ самомъ дл думаешь, что мн было-бы пріятне, если-бы тебя раздавили? Нтъ, Андрюша, я только удивляюсь и, разумется, радуюсь, что ты невредимъ остался… Не уходи пожалуйста, вдь, я сказала теб, что мн нужно переговорить, и, знаешь, теперь я отвчу теб на все… Ну, слушай, садись сюда, положи шляпу… сюда, на этотъ диванъ, погоди… вотъ такъ! Дай только я немного убавлю огня въ ламп, а то глазамъ больно…
Она почти совсмъ затушила лампу, усадила меня, а сама придвинула низкую табуретку, сла отъ меня близко, близко, взяла меня за руки и заговорила:
— Чего теб отъ меня нужно? На что мн теб отвтить? На то, что ты меня любишь? Я давно это знаю, и мн кажется, что ты самъ себ долженъ прежде всего отвтить: люблю-ли я тебя или нтъ?
— Да, я могъ-бы себ на это отвтить, — проговорилъ я:- я ужъ и отвтилъ. Только есть какая-то сила, которая владетъ мною и съ которою я не могу справиться. И вотъ эта-то сила, несмотря на все, что для меня ясно и что я отлично понимаю, заставляетъ меня еще спрашивать, любишь-ли ты меня, хоть я знаю, что ты меня не любишь.
— Такъ ты ничего не знаешь, — быстро перебила она:- конечно я тебя люблю, конечно, но только ничего изъ этого быть не можетъ!
— Ты любишь меня? Ты?!
— Господи, да неужели ты никогда этого не видлъ?
— Такъ зачмъ-же ты меня такъ мучаешь? Зачмъ теб это?
— Зачмъ? Для того, чтобы ты не любилъ меня; для того, чтобы ты ушелъ отъ меня. Разв ты можешь меня любить, меня, такую, какъ я есть?
— Значитъ, могу, — тихо и съ болью прошепталъ я.
— Но ты меня еще не знаешь, на что я способна: я не всегда теб разсказывала о себ искренно. Да и, наконецъ, я часто сама себя не понимаю. Знаешь-ли ты мое прошлое въ эти шесть лтъ, что мы не видались съ тобою? Знаешь-ли ты, что тамъ, во всемъ нашемъ узд, во всей губерніи, я оставила по себ самую дурную память?
— Зачмъ ты мн говоришь это? Какъ будто мн не все равно, какую память ты о себ оставила! Неужели ты меня такъ мало знаешь и можещь вообразить, что чье-либо мнніе о теб меня касается…
— Нтъ, я не то, не то хочу сказать. Я хочу сказать, что много было клеветъ, много лжи на меня, но много и правды разсказывали. Я безумствовала часто. Ахъ, есть вещи, которыхъ я даже не могу разсказать теб.
— Говори, говори все, — прошепталъ я съ невольнымъ страхомъ, схватывая ее за руки.
— А, такъ ты хочешь все знать!.. Хорошо!.. Значитъ, такъ нужно… Слушай-же, я все скажу теб!..
Ея холодныя какъ ледъ руки вздрагивали въ рукахъ моихъ, она тяжело дышала, страшно неподвижные глаза, не мигая, смотрли въ одну точку и жутко блестли на мертвенно блдномъ лиц, едва освщенномъ потухающею лампой.
— Ахъ, какія бывали мучительныя ночи! — говорила она, прижимаясь ко мн и обдавая меня своимъ горячимъ дыханіемъ. — Посл тихаго спокойнаго дня, довольная жизнью, я крпко засыпала; но вдругъ просыпалась будто отъ какого-то удара… Отчаянная тоска начинала сосать меня. Чего я хочу — я и сама не знала; я понимала только, что мн недостаточно обыкновенной жизни, обыкновеннаго счастья… Любовь, замужество, все это представлялось мн такимъ ничтожнымъ, даже противнымъ. Жить, какъ живутъ вс, я не могла!.. Мн нужно было что-то новое, выходящее изъ всякой мры, никому неизвстное… И я металась на постели до утра, а когда приходилъ день, непремнно придумывалось что-нибудь ужасное… Послушай, вдь, меня называютъ чуть-что не убійцей… и это правда! Да, да, на моихъ глазахъ стрлялъ въ себя Глымовъ, молодой офицеръ, совсмъ еще почти мальчикъ, красавецъ… Я довела его до того, что онъ совсмъ съ ума сходилъ… Я его ни на минуту не любила, не жалла… я увлекла его, дразнила, мучила, ласкала, издвалась надъ нимъ… Я видла какъ съ каждымъ днемъ онъ гибнетъ, и дрожала отъ восторга… Наконецъ, онъ пришелъ ко мн съ пистолетомъ, и я знала, что это не фразы, что онъ непремнно застрлится. Знала тоже, что могу его успокоить, отвести отъ него эту минуту… а потомъ мн стоило только перемнить съ нимъ обращеніе, оставить его въ поко, и онъ скоро-бы излчился отъ. своего безумія… Но я ужъ не могла его оставить, меня тянуло довести до конца, тянуло посмотрть какъ при мн, изъ-за меня, человкъ умирать будетъ… И я это увидла, и я испытывала страшное наслажденіе!.. Онъ лежалъ въ крови предо мною, съ искаженнымъ лицомъ. Лихорадка била меня; но я, не отрываясь, на него глядла… Онъ не умеръ… его вылчили…
Голосъ ея оборвался, и она схватилась за грудь, какъ будто ей дышать было нечмъ.
Мн казалось, что я слышу безумный горячечный
— Потомъ былъ другой, — вдругъ снова заговорила она страшнымъ шепотомъ:- ужъ не мальчикъ… самая первая наша губернская красавица его любила… Эта исторія продолжалась нсколько лтъ, и ее вс знали. Я должна была его отбить у красавицы, и сдлала это: онъ скоро ходилъ за мной какъ собачка. Но мн этого было мало, мн хотлось его одурачить… Я согласилась на свиданіе… Зимою, съ бала я ухала, какъ будто домой, къ тетк… онъ ждалъ меня за угломъ, мы сли въ карету, онъ привезъ меня за городъ, въ маленькій домикъ… Это было опасно: я чувствовала восторгъ и злобу. Подо мной была пропасть, я держалась на тонкой жердочк, у меня духъ захватывало… И долго, долго я тянула эту отчаянную игру… я ужъ и себя испытывала!.. Онъ былъ счастливъ, онъ врилъ любви моей: да и какъ ему было не врить!.. Я… И вотъ въ ту минуту, когда онъ ужъ думалъ, что владетъ мною, я вырвалась отъ него, захохотала, и, прежде чмъ онъ опомнился, мчалась въ его карет обратно въ городъ… Потомъ еще… слушай… Я отняла мужа у жены… Она его обожала, она была почти ребенокъ… она черезъ четыре мсяца умерла въ скоротечной чахотк… Но мн надоли вс эти люди: все это было одно и то же… На бульвар я подошла къ погибшей женщин и подружилась съ нею… я бывала у нея… я все видла…
Холодный потъ выступилъ на лбу моемъ, тоска невыносимая давила меня, и я жадно слушалъ.
Я говорилъ себ: «все это вздоръ, ничего этого не могло быть, ничего этого не было. Она нарочно мучаетъ меня, все это нарочно. Но, Боже мой, если ничего этого не было, такъ какъ-же могло ей все это пригрезиться, какъ могла она додуматься до всего этого, найти все это для того, чтобы меня мучить?»
Наконецъ, она замолчала.
— Ну вотъ, ну вотъ я все теб и сказала. Что-жъ ты мн отвтишь на это? Противна я теперь теб, или все еще повторишь, что меня любишь?
— Я не врю теб,- прошепталъ я:- все что ты говорила невозможно! Ничего этого не было.
— Мн самой иногда кажется, — совершенно тихо, спокойно и серьезно сказала она:- мн самой кажется, что этого не было, что это мн только снилось, но, вдь, нтъ, все это дйствительно было… Скажи мн теперь, разв возможна любовь наша, разв можешь, разв смешь ты любить меня? Такую!.. Когда я тебя увидла снова, когда я увидла, что ты опять меня любишь, что ты, можетъ быть, даже и не переставалъ любить меня, на меня пахнуло счастьемъ, и были минуты, даже дни въ эти послдніе мсяцы, когда я врила въ возможность любви нашей. Но теперь я этому не врю. О, Andr'e, милый мой! Чтобъ я дала, чтобъ я сдлала, на чтобъ я ршилась, лишь-бы можно было уничтожить все то, что я теб разсказала, забыть все это прошлое! Если-бы кто-нибудь могъ взять надо мною такую силу, чтобы вырвать изъ меня навсегда возможность этого безумства, этихъ мученій, которыя меня преслдуютъ!.. Я люблю тебя, но въ теб нтъ такой силы, ты ничего со мной не сдлаешь. Вспомни каждый день съ этой нашей послдней встрчи, вотъ теперь, все это время: мы почти ежедневно видались, ты могъ меня понять, ты знаешь меня. Ты видлъ: пройдетъ день, другой, третій; я твердо ршилась быть тебя достойною, я довольна, счастлива… и вдругъ, въ одну минуту, неожиданно для меня самой, все перевернется, тоска меня начинаетъ душить, сама не знаю чего хочу, сама не знаю что длаю. Вотъ моя жизнь! Никто мн не повритъ, но ты мн долженъ поврить!.. Иной разъ цлыя ночи напролетъ я заснуть не могу и плачу, плачу… Мн кажется, что кто-то стоитъ надо мной и давитъ меня и терзаетъ, и мн хочется избавиться отъ этой пытки, хочется дохнуть чистымъ воздухомъ, вырваться на волю!.. О, какъ иногда я люблю тебя! Вотъ теперь, сейчасъ: мн ничего не нужно, я понимаю все, я люблю все и всхъ, я могу наслаждаться всмъ, что только есть пре. краснаго на свт. Вотъ теперь, если ты уйдешь отъ меня, я запрусь дома, я стану читать, и каждое слово во мн будетъ оставаться и приносить мн наслажденье. Теперь я могу ссть за рояль и найти цлую жизнь въ звукахъ, — а завтра, можетъ быть мн тошно станетъ, темною покажется и музыка, и поэзія, и все, чмъ живешь и можешь жить ты. И меня опять потянетъ къ чему-нибудь дикому, безобразному. Ахъ, это ужасно!.. Что-жъ ты молчишь, скажи мн, скажи что-нибудь, а я теб все ужъ сказала!
Я молчалъ, потому что жадно слушалъ, я молчалъ, потому что теперь изъ этого ея послдняго признанія мн стало многое выясняться. Да, я не обманывался: вотъ она, вотъ этотъ живой, этотъ свтлый образъ, который является мн временами. Да, я правъ былъ, всю жизнь былъ правъ, зная, что она неповинна, что надъ нею совершается какая-го кара за какое-то чужое преступленіе. Въ ней два существа: поэтому-то я и люблю ее, и, конечно, теперь, какихъ-бы ужасовъ она мн ни сказала, какихъ-бы ужасовъ ни было въ ея прошломъ, я ее не оставлю. Она говоритъ, что нтъ во мн надъ нею силы. Но, можетъ быть, есть эта сила, можетъ быть, въ конц концовъ и спадетъ эта ужасная оболочка и вырву я Зину на свтъ Божій!