Наваждение
Шрифт:
Посл завтрака ушли въ гостиную. Александра Александровна съ мужемъ и генералъ сли за карты; Мими тоже къ нимъ присоединился. Рамзаевъ сталъ перелистывать альбомъ. Зина бродила или, врне, металась изъ комнаты въ комнату, не зная за что приняться. Коко слдовалъ по пятамъ за нею, перебгалъ то на одну ея сторону, то на другую, нсколько разъ наступая на шлейфъ ея платья. И все это продолжалось вплоть до самаго обда. Подъ конецъ уже, предъ обдомъ, вс звали, но снова оживились, войдя въ столовую и приступивъ къ закуск.
За обдомъ была опять собака, засданіе и т. д., а вечеромъ снова карты, метанье по комнат… Вотъ Зина открываетъ рояль, беретъ нсколько аккордовъ и отходитъ. Рамзаевъ подсаживается къ рояли, затягиваетъ фальшивымъ голосомъ шансонетку, но не кончаетъ ея,
Но ужина я ужъ не дождался. Я простился часовъ въ одиннадцать и вернулся къ себ съ такою головою, какъ будто весь день только и длалъ, что качался на качеляхъ.
Такъ проходилъ день за днемъ, недля за недлей; прошелъ мсяцъ, другой, третій — и сами собою рушились вс наши планы съ Зиной. Мы должны были подробно осматривать Эрмитажъ, Публичную Библіотеку, музей — и ровно ничего не осмотрли. Каждый разъ, когда я заговаривалъ объ этомъ, оказывалось все неудобно. Иногда я думалъ даже хоть бы въ театръ ее вытащить, все же лучше, но и въ театръ она рдко ршалась выхать, да и опять-таки если и хала, то въ ложу, съ компаніей. И во время представленія продолжалась та же жизнь: никто ничего не слышалъ и не видлъ, — передавались только скандалезныя сплетни о томъ или другомъ изъ бывшихъ въ театр знакомыхъ и полузнакомыхъ… Но, что всего ужасне и отвратительне — это то, что я самъ начиналъ незамтно для себя все больше и больше погружаться въ эту тину. Меня тянуло чуть не каждый день къ Зин, а попадалъ туда — мысли останавливались, что-то давило, что-то вертлось предо мною и въ конецъ затуманивало мн голову.
Возвращаясь домой, я хотлъ было уйти въ свою собственную жизнь и не могъ: все валилось изъ рукъ, все переставало интересовать, — думалось только о той безобразной жизни. Но изъ этой мучительной мысли не выходило никакого результата. Тутъ нечего было думать, тутъ нужно было дйствовать или ждать, когда все это кончится само собою. И вотъ я начиналъ задавать себ вопросы: когда оно кончится? и какимъ образомъ кончится? Повидимому, ничто не предвщало близкой и благополучной развязки; повидимому, вся компанія вполн наслаждалась, всмъ легко дышалось, вс благодушествовали, и особенно благодушествовалъ генералъ.
Онъ самъ не разъ говорилъ мн, что съ пріздомъ Зины освтилась его одинокая жизнь, что онъ никогда себя такъ хорошо не чувствовалъ, какъ все это время. Не будь Зины, можетъ быть, онъ говорилъ бы иначе, но все, что творилось въ ея присутствіи, должно было ему казаться превосходнымъ; я знаю, что для нея онъ жилъ даже нсколько иначе чмъ прежде, и отказался отъ многихъ своихъ привычекъ.
Генералъ былъ человкъ совершенно одинокій: у него не было близкихъ родственниковъ, не было ни одного дорогого человка. Почти съ дтства онъ выброшенъ былъ судьбою изъ семейства: родные его рано умерли, оставивъ ему значительное состояніе. Онъ былъ тогда въ корпус, потомъ вышелъ въ офицеры. Способностями и быстрымъ соображеніемъ природа его не надлила, но за то взамнъ всего этого дала ему очень красивую, симпатичную наружность и пріятныя манеры. Онъ всегда былъ, что называется, добрымъ малымъ, способнымъ на всякія мелкія услуги ближнему, лишь бы только эти услуги не очень его тревожили. Еще въ корпус товарищи любили его и исполняли за него вс работы; они знали, что ихъ трудъ не останется безъ награды: богатый товарищъ всегда радъ былъ угостить ихъ на славу, сдлать имъ кое-какіе подарочки.
То-же самое продолжалось и по выход изъ корпуса: явились новые товарищи, новые пріятели; явилось знакомство со всевозможными милыми, но легкомысленными дамами. Для того, чтобы получить благосклонность этихъ дамъ и всхъ этихъ новыхъ пріятелей, опять-таки требовалось только добродушіе и деньги, а того и другого у Алекся Петровича, какъ тогда еще звали генерала, было достаточно.
И такимъ образомъ вся жизнь проходила какъ праздникъ.
«Все должно быть въ мру, все понемножку, голубчикъ, говорилъ онъ мн: только такъ и прожить можно хорошо на свт».
И всего у него было въ мру и понемножку. Главный его принципъ былъ: не тревожить себя и не задавать себ трудно ршаемыхъ вопросовъ.
Поразмысливъ о томъ, сколько всякихъ несчастій бываетъ въ семействахъ, онъ ршилъ, что женитьба создана не для него, потому-что грозитъ вывести его изъ праздничной жизни, которую онъ такъ любилъ, и поэтому онъ никогда не женился. Ему гораздо пріятне было входить въ чужое семейство и самымъ приличнымъ, скромнымъ и незамтнымъ образомъ занимать въ немъ, на время, чужое мсто. Но я думаю, что онъ длалъ это только въ томъ случа, если видлъ, что онъ не особенно разстраиваетъ чужое счастье, что изъ его вмшательства не выйдетъ никакой семейной драмы. Онъ ставилъ рога мужьямъ только положительно убдившись, что они ничуть не прочь отъ этого украшенія и что онъ, во всякомъ случа, можетъ за него вознаградить ихъ тмъ или другимъ способомъ.
Затмъ у него было весьма практичное правило: никогда не вести интригу слишкомъ долго, иначе опять-таки все это грозило спокойствію. Онъ обыкновенно уходилъ во время и тутъ оказывалъ даже нкоторыя особенныя способности: онъ постоянно все умлъ устроить такъ, что оставался въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ и со своею прежнею возлюбленной, съ ея мужемъ.
Что же касается до его службы, то и она шла необыкновенно удачно: за скромность и добродушіе начальники его любили; товарищи видли въ немъ добраго и щедраго человка, къ которому, въ случа нужды, всегда можно было обратиться, не ожидая отказа; подчиненнымъ нравилось его неизмнно ласковое обращеніе. И ровно ничего не понимая въ своемъ дл, ни разу не принявъ участія ни въ какой кампаніи, можетъ быть, дйствительно не зная какъ пахнетъ порохъ, онъ дослужился до генерала лтъ въ сорокъ пять, имлъ многочисленные знаки отличія и со спокойнымъ сердцемъ вышелъ въ отставку для того чтобъ отдохнуть, какъ онъ выражался.
Со времени отставки еще тише, еще безмятежне потекла жизнь его. Если еще прежде, на служб, кто-нибудь и могъ ему завидовать, если въ обществ кто-нибудь и могъ ревновать къ нему, теперь для этого совсмъ не представлялось возможности: онъ былъ въ отставк, онъ былъ пожилымъ человкомъ. Онъ не заглядывался больше на чужихъ женъ, довольствовался какою-то таинственною особой, которой нанялъ квартиру на Пескахъ, и къ которой, втихомолку, здилъ въ карет съ опущенными шторами.
Но видно не суждено было генералу безмятежно докончить свою жизнь; видно за все то безоблачное счастье и спокойствіе, которымъ онъ постоянно пользовался, нужно было заплатить дорогою цной. Онъ, вчно благоразумный и спокойный, умвшій во время удаляться отъ непріятностей, умвшій сдерживать біеніе своего сердца одною мыслью о томъ, что біеніе можетъ повредить его здоровью, онъ вдругъ попалъ въ страшную драму, которая сначала показалась ему счастіемъ и свтомъ.
IX
Я не моту понять какимъ образомъ Зина такъ сдлала, что несмотря на частыя и продолжительныя наши свиданія, на нашу близость, я все еще никакъ не ршался прямо говорить съ ней. Но, конечно, она ужъ отлично все понимала и знала наврное теперь, что я въ ея рукахъ, что она можетъ длать со мной все что угодно.
И вотъ, мало-по-малу, начала она прежнюю игру. Она начала ее съ прежними уловками: она продолжала выражать мн необыкновенную нжность, умла каждый разъ довести меня почти до признанія, и тутъ непремнно являлось какъ будто само собою такое обстоятельство, которое длало это признаніе невозможнымъ. Я съ каждымъ днемъ все больше погружался въ этотъ старый мракъ и терялъ власть надъ собою…