Наваждение
Шрифт:
— Что-же, ты сегодня будешь рисовать или мн уйти можно? — проговорила она скучающимъ голосомъ.
Я глядлъ на нее изумленный, растерянный.
— Зина, что съ тобою! Отчего ты вдругъ такая?.. Разв я тебя чмъ-нибудь обидлъ?
— Что такое? Ничего со мною… только скучно — позвалъ меня, а самъ не рисуетъ!.. И вотъ рука болитъ, вы мн чуть пальцы не сломали… Оставьте меня въ поко.
Она зло и презрительно сжала губы и отвернулась.
Нежданная, никогда еще неиспытанная мною тоска схватила меня за сердце и самъ не знаю какъ я бросился предъ нею на колни, поймалъ
— Пожалуйста… пожалуйста!.. Вотъ еще какія нжности, цловать руку у такой двчонки, какъ я!.. Оставь меня, оставь!..
Она вырвалась и убжала, хлопнувъ дверью.
Я остался одинъ на полу предъ кресломъ. Я вскочилъ и не знаю для чего, хотлъ кинуться за нею; но вдругъ остановился и долго стоялъ неподвижно, безо всякой мысли, только сердце громко стучало.
Я помню, мн сдлалось тяжело, неловко, стыдно. Я смутно сознавалъ, что унизилъ себя, опозорилъ. Она злая, капризная, жестокая двчонка и ничего больше, а я вмсто того, чтобы строго отнестись къ ея поступку, я цловалъ ея руку, я сталъ предъ нею на колни, и она-же еще, доведя меня до этого, разыграла обиженную и разсерженную… «Она двчонка, двчонка, двчонка!» — бшено повторялъ я себ и въ то-же время безумно хотлось, чтобъ она снова вошла ко мн, чтобъ опять сказала: «да ну, поцлуй-же меня… не дуйся… Я такъ люблю тебя, Андрюша…»
А еслибъ она вошла опять съ презрительною и злою миною, я снова-бы, пожалуй, сталъ на колни и умолялъ-бы ее не сердиться… Но, вдь, это невозможно, невозможно! Я не хочу, я не долженъ допускать себя до этого… да и что скажетъ мама, если узнаетъ про все, что сейчасъ было!
Однако я ршилъ внутренно и почти безсознательно, что мама ничего не узнаетъ… только этого ужъ никогда больше не будетъ, я стану держать себя совсмъ иначе…
Мною овладла неизмнная ршимость и я скоро успокоился.
— Обдать, обдать! — кричали дти, пробгая мимо моей комнаты.
Когда я вошелъ въ столовую, вс уже были въ сбор. Отца второй мсяцъ не было въ Москв, а потому нашъ Ноевъ ковчегъ чувствовалъ себя очень свободно. Мама, съ разливательною ложкой въ рук, сидла предъ огромною миской супу и безуспшно призывала всхъ занять мста и успокоиться. Наконецъ, кое-какъ размстились. Няньки подвязали дтямъ салфетки и остались за ихъ стульями. Мн ужасно не хотлось садиться на свое мсто, рядомъ съ Зиной, но я боялся обратить на себя вниманіе, а потому слъ какъ ни въ чемъ не бывало. Я только старался не замчать ея присутствія.
Между тмъ все шло своимъ порядкомъ. Дти шалили и капризничали. Катя опрокинула на скатерть цлый стаканъ съ квасомъ и стала по обыкновенію размазывать пальцемъ лужу. Никто не обращалъ на это вниманія, и обдъ мирно продолжался.
Мн было неловко. Я старался не смотрть на Зину, но все-же чувствовалъ ее возл себя, слышалъ ея дыханіе и замчалъ, что она время отъ времени на меня посматриваетъ. Мн казалось, что Катя тоже замтила что-то происшедшее между нами, да и тетушки какъ будто косились.
Однако, я ршилъ, во что-бы то ни стало, не заговаривать съ Зиной, я нарочно началъ болтать всякій
Обдъ уже подходилъ къ концу, когда Зина меня толкнула ногой; я смолчалъ. Но вотъ она еще разъ и еще разъ толкнула. Я отодвинулъ ногу. Прошло минуты дв и опять толчокъ. Это меня раздражило. Вдругъ Зина обернулась въ мою сторону и громко на весь столъ сказала:
— Andr'e, зачмъ ты толкаешься?
Вс взглянули на насъ. Мама изумленно пожала плечами. Я вспыхнулъ. Я никакъ не ожидалъ ничего подобнаго.
— Какъ! Ты меня сама все толкаешь, а говоришь, что это я тебя, — прошепталъ я наконецъ, опять-таки несмотря на нее.
— Что-же это вы, точно маленькія дти! — замтила мама:- что за глупости такія, Andr'e… Право, васъ скоро разсадить придется!
Конецъ обда прошелъ для меня въ большомъ волненіи. Мн очевидно было, что Зина не намрена оставить меня въ поко, и съ другой стороны я чувствовалъ, что самъ не буду въ силахъ забыть про нее и заняться своимъ дломъ.
Сейчасъ-же посл обда я ушелъ къ себ и заперся. Я обдумывалъ свое положеніе: мн хотлось идти къ мам, разсказать всю утреннюю сцену, разсказать все, что со мной происходитъ, просить ея совта, хотлось просто поплакать предъ нею, потому что, не знаю съ чего, меня душили слезы.
Но я тотчасъ-же и оставилъ это намреніе и опять, какъ и предъ обдомъ, ршилъ, что ничего не скажу мам, что она ничего не узнаетъ.
Я боялся, что она не пойметъ меня, что она обратитъ въ глупость и вздоръ такое дло, которое для меня было черезчуръ важнымъ. Но что-же мн длать? Какъ обращаться теперь съ Зиной? Какъ уничтожить все, что уже сдлано?
Я думалъ, думалъ и не находилъ отвта, а между тмъ я слышалъ, какъ ручка моей двери нсколько разъ повернулась. Я не сомнвался, что это была Зина, но она не сказала ни слова и отошла отъ двери.
Я пробовалъ заняться, сталъ читать, но ничего не выходило. Незамтно подошло время и вечерняго чая. Мн хотлось сказаться больнымъ и не выходить къ чаю, но я подумалъ, что это будетъ малодушіе, что мн нужно не избгать Зины, не бояться ея, а, напротивъ того, заставить ее уважать себя, смотрть на меня, какъ на старшаго.
Я пошелъ въ столовую, но самоваръ еще не подали. Дти бгали по комнатамъ, какъ всегда это бываетъ у насъ передъ чаемъ. Катя что-то бренчала на рояли, Зины не было видно. Я прошелъ въ залу и остановился возл Кати. Она обернулась ко мн и сказала:
— Что это у васъ произошло съ Зиной?
— Ничего, — отвтилъ я.
— Какъ ничего? Посмотри, она сидитъ въ классной и плачетъ; молчитъ, ни слова отъ нея невозможно добиться и ни за что идти сюда не хочетъ. Если ты обидлъ ее чмъ-нибудь, такъ поди, успокой… нехорошо.
Я ужасно изумился: Зина плачетъ… Мн вдругъ стало ее жалко и я пошелъ въ классную, гд дйствительно, въ уголк, на старомъ кресл, сидла Зина и, дйствительно, плакала.
При моемъ вход она закрыла лицо платкомъ, и плечи ея поднимались отъ сдавливаемыхъ рыданій. Была секунда, когда я подумалъ, что она притворяется, но, подойдя къ ней ближе, убдился, что ошибаюсь: платокъ, который она держала у лица, былъ совсмъ мокрый.