Наваждение
Шрифт:
Вотъ она подсла ко мн, обняла меня одною рукой, а другою машинально мшаетъ ложкой въ чашк чая. Вотъ она говоритъ много, говоритъ все такія хорошія вещи. Она вспоминаетъ самыя лучшія, самыя свтлыя минуты нашей общей жизни, — ихъ было мало, но все-же он были и она ихъ вспоминаетъ. Она общаетъ мн, что такихъ минутъ теперь будетъ много, и при этомъ страстно, горячо цлуетъ меня. Мн душно, я задыхаюсь. Я говорю ей, что ужъ поздно, что она устала съ дороги, прощаюсь съ нею, и спшу отъ нея, весь въ лихорадк, съ горящею головой, съ останавливающимися мыслями.
XX
Я
«Она его убила», наконецъ, мелькнуло въ голов моей. Или все это во сн?… Какой вздоръ, какіе пустяки… онъ умеръ… Нужно удивляться какъ еще до сихъ поръ прожилъ съ такою болзнью.
Я поспшно одлся и постучался въ дверь Зины. Она тоже была ужъ совсмъ готова; мы вышли съ ней на воздухъ. Утро было свжее, — осеннее утро. Мы пошли въ bois de Sauvabelin. Деревья ужъ пожелтли, покраснли и медленно осыпались; иныя были совсмъ красныя съ темнымъ отливомъ. Ночью шелъ дождь и теперь еще по небу неслись тучи, но вдали разъяснивало. Насъ охватывалъ осенній запахъ; подъ ногами нашими шелестли завядшіе листья. Мы пошли по дорог къ озеру.
Я не разъ разсказывалъ Зин объ этомъ моемъ любимомъ мст. Я помню, какъ она клялась мн, тогда, до своей ужасной свадьбы, въ присутствіи мама, что рано или поздно будетъ здсь идти со мною: и вотъ она идетъ, а мы молчимъ, но молчимъ не отъ полноты чувства, а потому, что странно и не о чемъ говорить намъ. Если-бы Зина не заговорила, я-бы кажется такъ и вернулся домой, не проронивъ ни слова. Но она внезапно оживилась, даже легкій румянецъ показался на щекахъ ея. Она начала усиленно восхищаться окружающимъ, вдыхать въ себя свжій, чистый воздухъ. Наконецъ, она остановилась и пристально стала глядть на дальнія горы.
— Гд-же Монбланъ? Покажи мн! — сказала она.
— Вонъ, смотри, тамъ лвй! Кстати теперь кругомъ ясно. Онъ хорошо виденъ.
Она повернула голову по направленію руки моей.
— Гд? Гд? Вотъ это?
И вдругъ она задрожала, судорожно оперлась о плечо мое, и вся блдная взглянула на меня испуганными, страшно раскрытыми глазами.
— Это? — задыхаясь спросила она. — Смотри, ты ничего не видишь? Смотри, ты ничего не замчаешь? На что похожа эта гора, эта блая вершина? Вдь, это лицо, лицо… вдь это мертвецъ! Онъ лежитъ блый, страшный…
— А ты разв никогда не слыхала, — отвтилъ я:- что вершина Монблана дйствительно похожа на лицо лежащаго человка.
Я сказалъ это спокойнымъ голосомъ, но въ то-же время у меня холодла кровь въ жилахъ: «какъ она испугалась!» Но она уже справилась съ собою. Мы пошли дальше.
Она довольно обстоятельно начала мн разсказывать вс подробности происшествій этого послдняго времени. Наконецъ, она произнесла имя Рамзаева, и снова мн показалось, что дрогнула рука ея у моего локтя.
— Что-жъ, ршилась ты навсегда развязаться съ этимъ человкомъ?.. Или, можетъ быть, у васъ продолжаются общія дла? Будешь получать отъ него письма?
— Ахъ, не говори мн о немъ, не говори, ради Бога! — быстро
Въ эту прогулку мы все окончательно ршили: мы проживемъ здсь мсяцъ, потомъ вернемся въ Россію. Зина окончитъ вс дла по наслдству отъ мужа, потомъ подемъ опять путешествовать; гд-нибудь въ Германіи или здсь, въ Женев, обвнчаемся. Послдніе зимніе мсяцы и весну проведемъ въ Париж, а лтомъ подемъ въ деревню.
И опять такъ, какъ и вчера, хотя мы все ршили, но я ничему не врилъ.
Прошло нсколько дней. Съ утра и до поздняго вечера мы не разлучались ни на минуту. Мы предпринимали большія прогулки въ коляск и верхомъ на осликахъ, въ горы. Зина не только не капризничала, не мучила меня, но казалась совсмъ новымъ существомъ. Она была теперь какая-то тихая, робкая, никакого блеска не могъ замтить я въ глазахъ ея, на губахъ не появлялась прежняя страшная для меня усмшка.
Часто глядла она съ грустною нжностью. Она обращалась со мной такъ бережно, она вслушивалась въ каждое мое слово. Даже самыя ласки ея были не прежнія: она больше не жгла меня ими, она тихо брала меня за руку, тихо наклонялась ко мн, какъ будто не смя поцловать меня, какъ будто спрашивая меня, позволю-ли я ей это. Въ ней было теперь что-то дтское, робкое.
Иногда, мгновеніями, я забывался; иногда мн удавалось поймать это счастье, котораго такъ долго и такъ жадно искалъ я: но эти мгновенія быстро проходили и опять та-же тоска давила меня, и опять стояла предо мной неразршимая вчная загадка.
И Зина видла и понимала мое состояніе. Я часто подмчалъ, что она пристально въ меня всматривается и потомъ задумывается, соображаетъ что-то. Она употребляла вс усилія прогнать тоску мою, заставить меня забыть все смущающее и тревожное.
Вдругъ ея обращеніе со мной измнилось, ея робость и тихая нжность исчезли…
Посл долгой и тоскливой прогулки мы вернулись домой. Въ домик madame Brochet все затихло. Было ужъ поздно, но мы не зажигали свчи и сидли облитые голубою мглой, теплымъ луннымъ свтомъ, врывавшимся въ окна.
— Ты меня не любишь, Andr'e, ты меня не любишь! — вдругъ отчаяннымъ глухимъ голосомъ прошептала Зина, прижимаясь ко мн и схватывая меня горячими, дрожащими руками. — Ты меня не любишь! — повторяла она: — а я, Боже мой, какъ люблю тебя!.. Что-же это такое, Андрюша? Неужели теперь я обманулась… неужели ты измнился, и я уже не нужна теб?.. Такъ скажи, говори… Я не вынесу этого сомннія.
Она все крпче и крпче жалась ко мн, меня жгло ея дыханіе. Все забывалось… Я видлъ только въ голубомъ туман милое лицо ея, и оно казалось мн не такимъ, какимъ было въ эти послдніе годы, а прежнимъ, почти дтскимъ.
Мн чудились длинныя, черныя косы, какъ она носила тогда, въ Москв и въ Петровскомъ. Слышались сладкія слова ея перваго признанія, десять лтъ тому назадъ, въ такой-же лунный вечеръ…
Я задыхался.
— Андрюша, если любишь меня, такъ, вдь, я твоя… возьми меня! — едва слышно прошептала Зина.