Наваждение
Шрифт:
Я досталъ свой заграничный паспортъ, взятый уже больше мсяца тому назадъ, веллъ Ивану уложить мои вещи. Я сказалъ ему, что чрезъ два часа буду дома, а вечеромъ узжаю за границу. Но я не хотлъ ухать такъ, не повидавшись съ Зиной. Это было-бы бгствомъ. Я ршился отправиться къ ней и побороться съ нею. Я зналъ, что она не захочетъ меня теперь выпустить.
Я засталъ ее въ гостиной вмст съ мужемъ. Онъ былъ веселъ, бодръ, разодтъ и раздушенъ; отъ вчерашняго страшнаго, почти умирающаго старика, ничего не осталось. Онъ ужъ не боялся того, что я съ холоду и простужу его. Напротивъ, онъ объявилъ, что отлично себя чувствуетъ, и, благо солнце
— Въ такомъ случа я долженъ проститься съ вами, — сказалъ я:- я къ вамъ на минуту и сегодня ду за границу…
— Ты сегодня дешь за границу? — спросила Зина съ насмшливой улыбкой.
— Да, ду, ужъ и вещи мои укладываютъ.
— И надолго?
— Вроятно… вдь, я давно собираюсь… Нужно-же когда-нибудь выбраться… вотъ ршилъ, наконецъ, и ду.
— Съ Богомъ, съ Богомъ, голубчикъ, — ласково беря меня за руку, говорилъ старикъ. — Вдь, вы въ Швейцарію… теперь тамъ самое лучшее время, скоро начнется уборка винограда. Подышите воздухомъ, освжитесь… съ Богомъ… а я ужъ пойду; посидлъ-бы съ вами, да боюсь, пожалуй, дождь опять, такъ я безъ прогулки останусь… ну, прощайте, пишите почаще…
Онъ подставилъ мн свои надушенные усы и трижды поцловался со мною.
— А, можетъ, еще и застану… вдь, я не долго, только въ сквер пройдусь и домой… а ты, Зиночка, вели мн кофе сварить, да яичекъ… въ смятку… только чтобы не переварились…
Наконецъ, мы остались одни. Зина остановилась предо мной и захохотала.
— Такъ ты сегодня за границу дешь? Хоть-бы при немъ-то постыдился говорить, вдь, опять какую-нибудь невроятную исторію придумывать придется… вдь, не удешь…
Я молча улыбнулся и спокойно взглянулъ на нее. Она говорила съ такою непоколебимою врой въ свою власть надо мною, она считала меня ужъ окончательно и невозвратно прикованнымъ къ ней, обезсиленнымъ, ничтожнымъ… И вдругъ она сама показалась мн какою-то далекою, чужою, совсмъ другою. Все, что влекло меня къ ней, изъ-за чего она владла мною, куда-то исчезло. Я все глядлъ на нее и улыбался. Ея блестящіе, неподвижные глаза уже не обдавали меня страстью и мученіемъ. Она была теперь просто красивая, стройная женщина, съ блднымъ, нсколько болзненнымъ лицомъ, съ несовсмъ естественною злою усмшкой. Ея волосы были плохо причесаны и закрученная коса кое-какъ придерживалась на затылк, утренній пеньюаръ, по обыкновенію, смятъ и даже довольно заношенъ… я невольно припомнилъ, какъ еще двочкой ее всегда бранили за неряшество…
Но я не смлъ радоваться, что она такая, что я такъ гляжу на нее и спокойно улыбаюсь. Вдь, я зналъ, что и прежде бывали не разъ подобныя минуты: иногда она представлялась мн просто грубою, глупою и даже противною… Ни проходила минута, и все забывалось, и снова она могла длать со мною все, что хотла…
Но теперь врно она прочла въ глазахъ моихъ что-нибудь для себя опасное. Она вдругъ оставила свою злую усмшку и съ видимымъ удовольствіемъ подошла ко мн еще ближе.
— Чего-же ты смешься, чего ты молчишь?.. Да говори-же?.. Что это такое?!.. Серьезно ты дешь?..
— Я уже сказалъ теб, что ду… Не врь, если хочешь, я клясться не стану… сама увидишь.
Она глядла на меня не отрываясь, какъ-будто хотла высмотрть всю мою душу, потомъ сла на ручку моего кресла и обняла меня за шею. Широкій рукавъ пеньюара откинулся, я видлъ почти у самыхъ глазъ своихъ ея розовый локоть, я чувствовалъ у
— Послушай, Зина: я думаю, что говорить намъ не о чемъ и нечего поврять другъ другу предъ разлукой… Простимся теперь-же, и я уду… Право, такъ будетъ гораздо лучше…
— Нтъ, постой, что ты! — быстро заговорила она, наклоняясь ко мн. — Я не могу тебя отпустить… я должна поговорить съ тобою… какъ-же это? Вдь, я совсмъ не ожидала, что ты въ самомъ дл вздумаешь хать… Что-жъ, ты сердитъ на меня?
Она совсмъ прижалась ко мн, и говорила ужъ надъ самымъ моимъ ухомъ.
Я не могъ выносить этого. Я чувствовалъ, что еще мигъ, и она опять станетъ для меня прежнею, вчною, мучительною Зиной. Я отстранилъ ея руку и поднялся съ кресла.
— Мн на тебя сердиться?.. Странные ты выдумываешь вопросы! — проговорилъ я. — Ну, да о чемъ ужъ тутъ!.. Я думаю, что и теб самой будетъ гораздо лучше, когда я уду… вдь, ты сама мн недавно сказала, что я за тобой наблюдаю и что ты этого не любишь.
— Послушай! Ты меня ревнуешь къ Рамзаеву! Какъ это глупо! — вдругъ перебила меня Зина и засмялась.
Я взглянулъ на нее и понялъ, что все пропало.
Меня снова охватило мученье, страсть, жалость.
— Нтъ, не ревную, — отвтилъ я: — но мн очень тяжело видть, что между вами есть что-то общее, какая-то проклятая близость, которую я не могу постигнуть.
— А! ты видишь между нами близость!..
— Да, вижу и чувствую, и ты ничмъ меня не разувришь… и это ужасно! Вдь, Рамзаевъ, это ужъ совсмъ послднее дло, Зина… Прикоснуться къ этому человку, завести съ нимъ что-нибудь общее, кром грязи, кром позора тутъ ничего, ничего быть не можетъ… и, вдь, ты сама знаешь…
— Ничего я не знаю. Но если ты такъ ужъ видишь и чувствуешь и скорбишь обо мн, зачмъ-же ты узжаешь? Ты долженъ оставаться, ты долженъ оберегать меня отъ вліянія этого ужаснаго, по твоему, человка…
— Я-бы и не смутился твоими насмшками… и остался-бы, и оберегалъ-бы даже хоть насильно… но я понялъ и ршилъ, что ровно ничего не въ состояніи сдлать… Вдь, только ради того, чтобы помучить меня, ты окунешься во что угодно… на смхъ мн станешь кликать этого Рамзаева… Разв я тебя не знаю?..
У меня, дйствительно, еще утромъ мелькнула мысль, что, можетъ быть посл моего отъзда она его прогонитъ. Думая и передумывая, даже несмотря на свои предчувствія и наблюденія, я иногда начиналъ сомнваться въ возможности между ними общихъ интересовъ. Мало-ли что еще вчера могло мн казаться въ бреду и сумасшествіи, мало-ли какъ она меня дурачила и дурачитъ. Можетъ быть, и весь-то этотъ таинственный, любимый человкъ, весь этотъ Рамзаевъ, существуетъ только для того, чтобы меня попытать и помучить. Но, вдь, и въ такой даже роли онъ вреденъ: онъ и этою ролью съуметъ воспользоваться для какой-нибудь своей гадости…
— Ты думаешь, что я теперь насмхаюсь надъ тобою? — сказала Зина. — Ты ошибаешься…
Она взяла мою руку; на ея лиц вдругъ мелькнула та рдкая, серьезная и въ то-же время, дтски-жалкая мина, которую такъ любилъ я.
— Я говорю правду, Andr'e,- продолжала она. — Ты мн теперь очень нуженъ и ты, можетъ быть, раскаешься, что ухалъ…
Она совсмъ превращалась въ несчастнаго, замученнаго ребенка. Она глядла такъ, какъ бывало тогда, давно, когда приходила жаловаться мн на какую-нибудь обиду. Я не могъ выносить этого. Я опять слъ въ кресло и старался не смотрть на нее.