Наваждение
Шрифт:
— Спитъ? — спросила Зина.
— Да, — отвтилъ я, возвращаясь въ гостиную.
Зина сла на маленькомъ диван. Я попросилъ ее подвинуться.
— Ну, вотъ теб мстечко, — сказала она, поправляя платье.
Я слъ рядомъ съ нею и взялъ ея руки; он были какъ ледяныя.
— Холодно, холодно! — говорила она, сжимая мои пальцы:- отъ меня дышетъ холодомъ, да и отъ тебя тоже; мы не согремъ другъ друга, уйди лучше.
Она отшатнулась, освобождая мои руки. Но только что я хотлъ подняться съ мста, какъ ся голова очутилась на груди моей, и она прижалась ко мн, а я крпко ее обнялъ и началъ цловать ея холодный лобъ, глаза и щеки.
Ея губы потянулись впередъ и встртились съ моими. Такъ мы сидли долго
Она заговорила тми прозрачными намеками, къ которымъ стала прибгать въ послднее ьремя, заговорила о томъ, какъ она любитъ его, того таинственнаго человка, о томъ, какъ она ненавидитъ весь міръ, о томъ, сколько въ ней злобы и жестокости, какъ легко ей безъ всякихъ угрызеній совсти быть причиною гибели человка…
Это былъ безумно раздражающій, горячечный бредъ, въ которомъ слышались то наивность безсмысленнаго ребенка, то дикая, циничная злоба безнравственной женщины. Это былъ тотъ бредъ, который въ послдніе вечера все чаще и чаще приходилось выслушивать, который сопровождался поцлуями и заканчивался угрозой убить меня какимъ-бы то ни было способомъ.
Она и теперь повторяла свою угрозу и въ то-же время разбирала и гладила мои волосы, и цловала меня горячими, влажными губами.
Я съ безконечнымъ отвращеніемъ вслушивался въ слова ея, я безсмысленно отдавался мученью ея поцлуевъ… Наконецъ, я почувствовалъ совершенно опредленно и ясно, что еще дв такія минуты, и я задушу ее.
Я сдлалъ надъ собою послднее усиліе и, оторвавшись отъ нея, всталъ съ дивана.
— Куда-же ты? Посиди еще! — сказала Зина.
— Нтъ, пора, прощай, уже первый часъ; мы не замтили, какъ пробило двнадцать.
Она подошла къ часамъ, сняла абажуръ съ лампы, а потомъ тихонько заперла дверь, за которою послышался старческій кашель.
— Подожди еще!
Она положила мн на плечи свои руки.
— Довольно, Зина, — сказалъ я:- ты сегодня сдлала все, что только могла сдлать…
— Ну, уходи, — заговорила она, обнимая меня:- только знай, что ты не заснешь сегодня ночью, ты будешь умирать, умирать по настоящему, умирать мучительною смертью… и ты увидишь дв тни… двухъ людей… прощай!..
— Прощай, Зина.
Нжно и кокетливо склонилась она снова на плечо мое и глядла на меня своими странными глазами, глядла, какъ тихій, доврчивый ребенокъ, какъ любящая и невинная женщина…
Я смотрлъ на это лицо и мучительная жалость поднялась во мн. Кого жаллъ я — себя или ее — не знаю…
Я, почти шатаясь, вышелъ въ переднюю, гд сонные люди уже давно дожидались, чтобы запереть за мною двери.
XVIII
Темная, дождливая ночь охватила меня сыростью и порывами втра. Я помню, что низко висли густыя тучи; но не помню, какъ шелъ я, что думалъ и что чувствовалъ. Придя домой, я слъ за письменный столъ, началъ было писать, потомъ читать, но ничего не могъ… Не помню, сколько прошло времени, — можетъ быть, часъ, а можетъ быть, нсколько минутъ, — не помню. Я сидлъ неподвижно, и вотъ тутъ-то меня охватило то ужасное ощущеніе, вспоминая о которомъ, я и теперь холодю.
Оно подкралось ко мн какъ-то незамтно, завладло мною сразу, сейчасъ-же вслдъ за полнйшимъ бездумьемъ и легкою дрожью, пробгавшею по всему тлу. Когда я созналъ его — было уже поздно. Я почувствовалъ, что уже никакой силой воли не разгоню его, что борьба напрасна.
Предсказаніе Зины исполнилось: я начинаю умирать, «умирать по настоящему, мучительною смертью», какъ она предрекла мн.
Напрасно пытаюсь я передать въ словахъ это ощущеніе медленной агоніи. Она началась безконечно холоднымъ сознаніемъ моей полной одинокости, одинокости не въ
Вотъ какое невозможное, но тмъ не мене совершенно яркое, опредленное представленіе сложилось въ моемъ мозгу и въ моемъ чувств. Мн казалось, что уже раскаленные, острые концы этихъ нитей вонзаются въ меня по всмъ направленіямъ. Я вскочилъ и остановился посреди комнаты. Свчи, зажженныя въ канделябр на стол, почему-то потухли; можетъ быть, я самъ безсознательно затушилъ ихъ. Я остался въ темнот и сейчасъ-же замтилъ, что я не одинъ, что въ двухъ шагахъ отъ меня, на моемъ турецкомъ диван, кто-то есть; мн слышался чей-то тихій, неопредленный шепотъ.
Мои ноги подкашивались, въ груди давило. Я медленно подошелъ къ дивану и протянулъ руки. Я почувствовалъ чьи-то мягкіе волосы, нжное, гладкое женское лицо. Я понялъ, что это была Зина. Но она была не одна, — она кому-то тихо шептала на ухо, и этотъ кто-то былъ отъ нея такъ близко, какъ былъ и я на маленькомъ диван въ ея гостиной. Мн не нужно было допытываться кто онъ, я узналъ его сразу, по одному ужасу, охватившему меня. Это былъ онъ, тотъ таинственный человкъ, которымъ она меня мучила — это былъ Рамзаевъ.
Я крикнулъ безумнымъ голосомъ, кинулся впередъ и потерялъ сознаніе.
Не знаю, сколько времени продолжался мой обморокъ. Я очнулся на ковр предъ диваномъ и долго еще не могъ пошевельнуться и лежалъ въ темнот и тишин. Наконецъ, совсмъ машинально приподнялся, зажегъ свчу, прошелъ въ спальню и, странное дло, заснулъ, какъ убитый.
Проснулся я поздно. Вчерашняго ощущенія слабости, разбитости, какъ не бывало. Я даже удивлялся своей бодрости, своей сил. Только внутри меня оставалась все та-же тоска, тотъ-же отвратительный туманъ носился предо мною. Я хорошо помнилъ весь этотъ страшный вечеръ, эту невыносимую галлюцинацію. Какъ все въ ней было живо, ясно, отвратительно… «Нтъ, такъ не можетъ продолжаться! — думалъ я: — такъ съ ума сойти можно?.. Нужно бжать, бжать и покончить разомъ…»
Что-жъ такое, что все перепуталось, что я потерялъ счетъ днямъ и позабылъ прежніе интересы моей жизни? Что-жъ такое, что вс близкіе мн люди куда-то провалились, а въ ихъ платье облеклись какіе-то отвратительныя чудовища, которыя меня дразнятъ и сживаютъ со свта? Что-жъ такое, что вмсто скучнаго, но все-же яснаго теченія жизни, съ крошечными обязанностями, съ крошечными развлеченіями и заботами о длахъ житейскихъ, для чего-то, для какого-то будущаго устраиваемыхъ, — что-жъ такое, что вмсто всего этого явилось сплошное мученіе и не останавливаетъ меня, не покидаетъ ни на минуту вотъ ужъ больше двухъ мсяцевъ… Такъ неужели мн такъ и согнуться, такъ и замереть и только смотрть, что изъ этого выйдетъ, скоро-ли я какимъ образомъ, я окончательно погибну? Зина права, когда говоритъ, что это значитъ сложить руки, что это «по теченію»… Нтъ, я еще постою за себя, я еще выплыву! Я покажу ей, что меня не такъ ужъ легко «убить тмъ иди другимъ способомъ». И покажу сегодня-же, сейчасъ, сію минуту.