Навсегда моя
Шрифт:
– Ты что… – у меня язык заплетается, – ее выгнала?
Она лишь ведет плечом.
– Мама, – не верю своим ушам. – У нее же никого нет. Она… одна.
– Ты, кажется, о ней печешься больше, чем положено, – неожиданно в ее фразе проскакивает нотка раздражения. За последние восемь лет мать была для меня закрытой книгой, и то, что она вдруг вспыхнула, даже на один процент, уже в какой-то степени радует. Значит, в ней не умерло все человечное.
– Да, – более спокойным тоном отвечаю, используя эту манипуляцию. – Ты ведь так хотела, чтобы у меня появилась сестра. И
У мамы дергается глаз, и чтобы скрыть это, она тут же отворачивается. Делает вдох и снова начинает говорить:
– В доме полно комнат, – хмурится она, затем берет под руку свою новую дочку и тянет ее за собой на второй этаж.
– Хватит портить жизнь детям! – мой сломленный голос разлетается эхом. – Ты ничего не сможешь вернуть. Все. Баста. Прекращай!
– Глеб! – и вот опять – закрылась. Спрятала душу, которая уверен, у нее разорвана в клочья.
– Иначе я уйду от тебя. Нет, – помедлив добавляю. – Мы с Дашей уйдем вместе.
Сколько раз хотел уехать из этого дурдома, бросить мать, отказаться от нее, но понимал, что если свалю, то потеряю возможность хотя бы изредка видеть Дашу. Знать, что с ней все хорошо, и никто не обижает. Тем более она бы со мной ни за что не бросила этот замок из «песка», балет, мать. Она вообще до чертиков преданная. Хорошая, не то, что я. Хотя где-то в глубине души мне жалко женщину, которая меня родила. Но в то же время, это как алкоголизм, ты либо принимаешь болезнь и лечишься, либо сдыхаешь где-то в подворотне в обнимку с бутылкой.
Ничего не ответив, мама уходит, оставив меня одного.
Сажусь в кресло, пытаюсь передохнуть, вернее, перезагрузиться, а сам то и дело на часы поглядываю и думаю про Дашку. Какого ей было увидеть, эту девчонку у себя в спальне? Понять, что мать в нее уже никогда не поверит. Годы упорных тренировок, потерянное детство прошли даром. Сердце сжимается за эту глупышку.
Спустя час, начинаю расхаживать по дому: заглядываю в зимний сад, брожу по коридорам словно привидение. За окном сверкает молния и гремит гром, скоро начнется дождь. Перед глазами вдруг отчетливо появляются картинки, как Дашка сидит где-то на лавке, мерзнет, а может и плачет. И мне настолько паршиво самому становится, будто я ее предал, хотя никогда не обещал быть ни другом, ни уж тем более братом.
Очередная вспышка молнии освещает темный коридор, где я молчаливо стою и разглядываю дорожку, ведущую домой. А когда крупные капли дождя падают на землю, заставив меня послать все предубеждения к чертовой бабушке, я срываюсь с места и выхожу на улицу. Сажусь в свой спорткар и на полной скорости вылетаю с придомовой территории.
Почему-то, кажется, сейчас я нужен Дашке, несмотря на то, что она меня ненавидит.
Набираю ее номер, выезжая на центральную трассу, но она не отвечает, и в конце вообще отключает мобильник. Дурочка! А если что-то случится?
– Твою ж… – громко выдыхаю, объезжая разные улочки, и пытаясь разглядеть в запотевающее окно знакомый силуэт. Но никого не вижу, кроме незнакомцев.
Проезжаю по центральным трассам, мимо сквера, разных кафешек.
И когда, кажется, что мои пытки окончательно провалились, я вдруг останавливаю взгляд на остановке, вернее на лавке, которая находится под маленьким прозрачным козырьком. Там сидит девушка, нет, не просто девушка. Это Даша. Точно она. Ее пепельные пряди развиваются на ветру, хотя уходила она с дулей. Ноги скрещены, голова опущена, словно Дашка плачет или пытается сдержать слезы.
Вытаскиваю из бардачка зонтик, выхожу на улицу и бегу к ней, успев промокнуть. Подхожу ближе, и буквально в двух шагах от лавки, открываю большой черный зонт. Даша реагирует не сразу, а когда поднимает голову, в ее красных от слез глаз читается удивление. По щекам скатываются капли от дождя или это слезы, я не понимаю, но она неплохо промокла и вся дрожит. Мне до одури хочется обнять ее, прижать к себе так крепко, насколько это, возможно, отогреть и сказать, что она никогда не была одна.
Но… бесконечное “но” застряло осколком в моем идиотском подсознании. Словно поступив, таким образом, я совершу предательство.
– Глеб, – шепчет Даша. Сглатываю, не могу смотреть на нее такую: разбитую, сломленную и бесконечно печальную.
Вместо ответа, беру ее сумку с вещами.
– Глеб, что ты…
– Домой пошли, заболеть собралась что ли?
Она молча хлопает ресницами, и так растерянно кусает мокрые губы, что мне, как бы по-идиотски не звучало, и самому хочется их укусить. Проклятье! С ума окончательно сошел.
– Твоя мама меня выгнала, – всхлипнув, произносит Даша. От сочетания “мама” и “выгнала” едва не взрываюсь. Как вспомню ту девочку, аж кулаки сразу сжимаются.
– Это и мой дом, – на полном серьезе говорю ей. Обратного пути не будет, понимаю, но и не сказать не могу. – Я тебя не выгонял и… – набираю полные легкие воздуха, никогда не думал, что буду говорить об этом вслух. – Я тебя не выгоню. Пошли домой, Даша.
– Зачем? – очередной всхлип, словно шальная пуля по моим нервным клеткам. Ну почему она не может молча встать и пойти? – Я не могу танцевать, вечно падаю на сцене после травмы, ищу среди толпы твою маму, я… – голос у Дашки становится хриплым, дыхание сбивчивым, видно, как она волнуется. – Мне не для кого танцевать, я потеряла смысл жизни.
– А что разве… обязательно танцевать для кого-то конкретного? Разве… не главное, получать удовольствие? Да и падать – нормально.
– Падать можно, когда ты можешь встать. А я не могу… – в сердцах кричит она, но тут же замолкает и сжимает кулаки. Тогда я подхожу, и неожиданно для самого себя, беру Дашку за руку, переплетая наши пальцы. Ее ледяные, словно льдинки, и мои обжигающие, подобно углям.
– Не проблема, я помогу тебе. – Правда вырывается наружу против моей воли, ведь я столько раз негласно итак помогал ей.