Найди меня в темноте
Шрифт:
Вдох. Выдох. Прогоняя темноту. Потому что упадет в нее, в темноту, и ходячий сожрет ее прямо здесь, в этом лесу. А она хочет жить. Жить!
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Наконец гипс вдруг разваливается на две половины от очередного рывка. Она встает на ноги и едва не падает снова, когда ходячий вдруг хватает ее за свободное от гипса запястье. Его рот перепачкан в крови. В другой руке по-прежнему зажат кусок того, что он ел до того, как она вышла к нему. Она не может не чувствовать позывы тошноты при виде отвратительного зрелища.
Ходячий тянет на
Отстань от меня. Отстань!
Из ее горла вырывается только сипение вместо крика. Словно она тоже стала ходячей.
Отстань от меня!
После короткой борьбы ей, наконец, удается вырвать из пальцев ходячего запястье. Но он хватается за ткань ее поло, которое она по-прежнему сжимает, вырывает ее из рук. И падает на землю, не удержавшись на переломанных ногах, после такого рывка.
Она спешит уйти от него, как можно дальше, пользуясь случаем. Но он тоже не желает отпускать ее просто так. Медленно поднимается на ноги и идет следом. Так и идут некоторое время – сначала она, шатаясь от слабости, потом он – на расстоянии всего шагов пятнадцать, не больше. Протягивая к ней окровавленные руки.
Отстань от меня! Просто отстань от меня!
Слез нет. Есть только сипение, которое вместо голоса срывается с ее губ. Ей очень страшно. Она боится, что вот-вот упадет, и тогда он точно схватит ее. Будет рвать ее кожу. Вгрызаться в ее плоть зубами. А потом она превратится в ходячую и будет точно так же бродить по этому лесу. Если, конечно, ее не сожрут совсем…
Без остатка. Словно ее и не было никогда на этом свете. Словно ее никогда не было….
Темнеет. Ее все больше захлестывает отчаянье. Потому что сил идти уже нет. В голове стучит боль, отдаваясь в каждой клеточке тела.
Я хочу жить! Хочу жить! Жить!
А ходячий все идет и идет за ней. Хрипит ей вслед, не давая забыть о себе. Тянет свои руки со скрюченными пальцами…
Впереди между деревьев вдруг показывается неясное очертание чего-то большого и темного. Она подходит ближе и узнает очертания заросшей диким виноградом небольшой охотничьей кабины. Дверь распахнута, словно приглашает ее войти внутрь. Внутри же только чернота. Вообще ничего не видно.
Здесь может ждать как спасение, так и смерть. Потому что внутри тоже может быть ходячий. А может, и не один. Есть ли разница, думает она, слыша хрипение своего мертвого спутника за спиной. Есть ли разница, где сожрут – в лесу или в кабине?
Сил нет. Голова раскалывается на две части. Пройти в черноту кабины после минутной задержки на крыльце. Словно прыгнуть в темный омут, не зная, выплывешь ли или останешься навсегда в его глубинах. Шаг в темноту…
Она делает этот шаг из последних сил. Потом закрывает дверь, сдвигая какой-то мусор, что мешается на пути, и прислоняется к ней спиной, закрывая ходячему доступ внутрь. Сползает по двери, чувствуя, как трясутся ноги и руки. Боль же вгрызается в ее голову с невероятной силой, заставляя только скрипеть зубами и кусать губы.
Ходячий чувствует ее присутствие. Бьется об дверь. Сначала слабо, потом сильнее, настойчиво желая попасть внутрь. А она смотрит только на темный проем двери, ведущей из
Наконец ходячему надоедает биться в закрытую дверь. Она замечает его силуэт сквозь щель между досками на окнах, когда он снова уходит куда-то в лес. Переждав некоторое время, она поднимается, закрывает с легким щелчком замок на двери, словно он может уберечь ее сейчас от вторжения. Потом двигает к двери небольшое кресло, чувствуя, как откуда-то взялись небывалые для ее состояния силы. И только когда кресло встает на место и подпирает дверь, блокируя проход в кабину, она теряет сознание. Потому что боль буквально взрывает ее голову изнутри.
Ей тепло и хорошо. И спокойно. Несмотря на темноту, которая окружает ее. Она открывает глаза и видит яркие всполохи огня. Поворачивает голову и видит отца, который обнимает ее, держа в своих крепких объятиях. Он улыбается ей мягко.
– Моя Бэтти…
– Папа, - она прижимается к нему крепко и только сейчас понимает нечто странное. У него нет бороды. И волосы короче, чем она запомнила. И у него по-прежнему обе ноги. Как раз на ту, что отрежут позднее, она опирается, сидя на земле у костра. Он ласково перебирает ее волосы, пропускает через пальцы спутанные пряди. Ей так хорошо с ним… Так хорошо. И так спокойно.
А потом у противоположной стороны костра опускается на землю он. Кладет на траву арбалет. И смотрит на нее через всполохи огня. Прямо на нее. Из-под длинной челки, падающей ему на глаза. Знакомый взгляд, пронизывающий до самых пяток.
– Иногда выбор очень тяжел, Бэтти, - говорит медленно отец, гладя ее волосы.
– Но мы всегда делаем выбор. Такова судьба.
– Мне хорошо здесь. С тобой, - возражает она ему.
– Но ты можешь быть и там.
Она смотрит через огонь на другую сторону и замечает ходячих, которые ходят за сетчатым забором, стоящим за спиной сидящего напротив них мужчины. За спиной же отца широкое поле и ферма. Их ферма. И она знает, что там нет опасности. Никакой опасности. Только покой.
Ей хочется остаться с папой. Потому что это папа. Потому что она устала. Потому что ей хочется покоя.
Но она переводит взгляд на мужчину по другую сторону костра. И чувствует непонятную силу, которая тянет ее туда. К нему. Ей очень хочется сесть рядом с ним, положить ему голову на плечо. И чтобы он обнял ее одной рукой, прижимая к своей груди. Она представляет себе, каково это было бы, и странное тепло разливается в ней.
Или это просто жар от костра?
Он смотрит на нее. Смотрит. Обнимает взглядом…
И она понимает, что хочет туда… К нему.
– Иногда выбор очень тяжел, Бэтти. Но мы всегда делаем выбор. Такова судьба, - говорит отец, выпуская ее из объятий. И она поднимается на ноги… чтобы шагнуть к тому, другому. К которому так тянет ее сейчас.
Ей жарко. Ей очень жарко. Словно она по-прежнему сидит возле костра. Хотя она уже открыла глаза и видит, что лежит на полу среди разбросанных книг, коробок и прочего мусора. За окном совсем темно. Ей жарко. И снова ломит в затылке. И хочется пить…