Найтблюм: Признаки жизни

Блэкуотер Мэри

Однако, разгромив Хьюго пять раз подряд, Хэмминг совершил жест доброй воли и великодушно простил ему долг, при условии что тот никогда больше не будет играть с ним в карты.

Лэйну не оставалось ничего кроме как, стиснув зубы, согласиться и пожать ему руку. Только руку обидчивый неандерталец пожать отказался.

Пока Хэмминг показывал себя с лучшей стороны, довольно быстро завоёвывая расположение семьи. Своим умением быть твёрдым и легко держать удар он заслужил уважение среди мужчин, своим же великодушием он завоевал расположение женщин.

Всё шло весьма неплохо.

Вечер

прошёл прекрасно, а ночь великолепно.

Когда призрак обнажённой Марты покинул его комнату, Хэмминг, лёжа в постели, отметил про себя, что миссис Гринхэлм была далеко не холодной женщиной, когда дело доходило до постели. Выдохнув и улыбнувшись, риэлтор подумал, что для полного счастья ему не хватает совсем немного.

Кто знает, может после того как он отвоюет себе это поместье, то сможет уйти в отпуск. Но для этого нужно было хорошо потрудиться. Закинутые им приманки начинали потихоньку срабатывать.

Хэмминг закрыл глаза.

В ожидании сна он вспоминал разговор с Ричардом в библиотеке.

На самом деле Найтблюм знал намного больше, чем рассказал Гринхэлму.

Его прапрадед был садистом и, можно сказать, даже безумцем. Этого действительно не стоило говорить никому. И забитый до смерти несчастный – самое безобидное из его деяний.

Прапрадед Хэмминга не просто увлекался эзотерикой, он был фанатичным искателем тайного знания. И мода здесь была совершенно ни при чём.

По некоторым обрывочным сведениям, полученным в основном из записок его дочери, риэлтор узнал, что Джоффри вёл весьма скрытный, если не сказать затворнический образ жизни.

Большую часть времени он проводил в своём кабинете, как явствовало из сведений в дневнике Мэйпл – поздней дочери Джоффри. Она была его единственным потомком, но их общение сводилось к минимуму. Она практически ничего не знала о собственном отце, с которым жила в одном доме. Он был суров и жесток к окружающим, ненавидел каждого, кто смел просить его о чём-либо. Обезоруживающая улыбка, создавала у редко навещавших его родственников ошибочное ощущение благодушного к ним расположения. Резкий юмор и отвращение к распитию спиртного вызывали уважение среди простых рабочих, к которым он относился чуть менее нетерпеливо, пока те выполняли свою работу.

Несмотря на то, что отец Мэйпл был суровым, а порой жестоким человеком, к ней он относился нейтрально. Ненависти и презрения в его глазах она не наблюдала. Простое безразличие девушка уже принимала как знак его расположения. Однако Мэйпл не смела перечить отцу, когда становаилась редким свидетелем его расправ над слугами. Она молча убегала в свою комнату и плакала там, не понимая такой жестокости по отношению к людям.

В дневниках также отмечалась, в свойственной молодой женщине манере преувеличивать, безжалостность её отца. Однажды, Мэйпл стала видетелем драки между Джоффри и неким Томасом.

Томас бесцеремонно явился во владения Джоффри, прискакав верхом на коне, и стал ожидать у входа. От приглашения войти в дом наездник наотрез отказался и стал что-то требовать у лакея. По всей видимости, чтобы владелец сам вышел к нему. И, спустя четверть часа, он всё-таки добился своего. Джоффри появился на пороге, отпустил лакея и остановился на ступенях в ожидании

незваного гостя.

Наездник спешился и подошёл, они начали что-то обсуждать на повышенных тонах.

Девушка не слышала сути диалога, ввиду того, что наблюдала за происходящим из своей комнаты на втором этаже. Вдруг Томас начал кричать на безразлично стоявшего отца Мэйпл. Бледное лицо молодого человека порозовело от ярости, на щеках всплыл красный румянец, но Джоффри продолжал всё так же бесстрастно смотреть на него.

Чем-то возмущённый молодой человек в гневе ударил Джоффри в лицо. Девушка не успела возмутиться и собиралась уже открыть окно, чтобы остановить ссору, как ужас внезапно сковал её движения. Последовавший ответ Джоффри, обронившего от полученного удара цилиндр, как писала с явным преувеличением в своём дневнике его дочь, подействовал на Томаса так, что тот не отлетел, не отшатнулся, не вскричал от боли. Нет, он попросту обмяк и упал на месте. Один удар от худощавого долговязого Джоффри раскроил молодому человеку голову.

Однако, как разумно полагал Хэмминг, Томас по всей верятности просто неудачно разбил голову о лестницу, не успев среагировать на ответный удар.

Что последовало далее относительно конкретного случая в дневнике не было указано. Очевидно Джоффри избежал наказания, но…

Найтблюм начинал засыпать.

Сон приходил медленно, накрывал волнами.

Во сне Хэммингу чудилось, что он ходит по галерее огромного музея. Чьи необъятные своды были мерцающим звёздным небом, а великое множество прозрачных кубов, окружавших его в полумраке были ничем иным как витринами с экспонатами. Невероятное множество предметов искусства перемежались с самыми обыкновенными. Вертолёт Давинчи стоял рядом с плюшевым котом; скульптура Давида соседствовала с набором столового серебра; картина Айвазовского – между прочим тоже заключённая в стеклянный куб – теснилась с кислородным баллоном.

Хэмминг шёл между рядов экспонатов, заключённых в блестящее своими мерцающими начищенными гранями стекло, и с чувством истинного блаженства рассматривал каждый из них. Экспонаты не были расставлены или сгруппированы по какой-то определённой тематике, но казалось имели некую неуловимую систему. Дальше пошли колбы с экспонатами кунсткамеры. Ряды жертв ошибки природы: препарированные эмбрионы животных и людей с патологическими изменениями; срезы частей тел, подвергшихся случайной мутации; обезображенные уродствами лица застыли в припадке боли и отчаяния, будто их одномоментно отсекли, препарировали и поместили в спиртовой состав ещё живыми. Лица людей перемежались с мордами животных; целые тела – с их фрагментами.

Хэмминг постарался переменить мрачный настрой своих мыслей.

Далее тела изменились. Теперь пошли высокие ростовые колбы с семьёй Гринхэлмов. В первой колбе стоял Ричард. Словно живой он держал курительную трубку в одной руке, а другую в кармане серых брюк. На нём была голубая поло, кожаные коричневые ботики. Лицо его было спокойно. Казалось, что Гринхэлм просто замер во времени. За ним шли все члены семьи: Марта, Марша, Чарльз, Альберт, Виктория, Кэтрин, Мария, маленький мальчик – Хэмминг не мог вспомнить его имени, девочки-двойняшки – их тоже.