Не ангел
Шрифт:
Вот она. В самом низу. ММ вытащила ее. Но под ней оказалось еще что-то. Какой-то большой конверт, вроде бы довольно свежий, — наверное, стоит сначала заглянуть туда: честно говоря, ММ даже стало интересно.
Она раскрыла конверт и вынула содержимое: это была маленькая, очень маленькая стопка писем. Всего штук шесть. Все с американским штемпелем. Должно быть, от Роберта. Она не могла припомнить, видела ли их раньше. Слегка озадаченная, ММ вскрыла один из конвертов, прочла первые строки и, застыв на месте, так и села, потрясенная. Нет, в это невозможно поверить! Письма
Десять часов десять минут. Себастьян уже выехал из дома. Машина отвезла его к Ватерлоо, а оттуда он направился в Саутгемптон, и где он теперь? Селия знала район, где он жил, довольно хорошо, знала, как оттуда добраться до Сити, сколько времени уходит на каждый участок пути, поэтому легко могла рассчитать, где он сейчас. Он, наверное… наверное… в Риджентс-парк, едет по внешнему кольцу. И думает при этом… Боже, о чем же он думает? Что чувствует? Селия не смела позволить своей мысли даже двинуться в этом направлении. Слишком тяжело, слишком больно. Она встала, вышла в коридор, прошлась туда и обратно, завернула в женский гардероб, взглянула на себя в зеркало. На свое бледное, измученное лицо с ввалившимися глазами, которые тем не менее не выдавали прятавшихся за ними страданий.
Но теперь Селия ощущала себя в безопасности. В полной безопасности. Потому что уже больше никак, абсолютно никак не могла связаться с Себастьяном. Не могла повидаться с ним, поговорить по телефону, не могла ему написать — теперь на долгие недели это физически невозможно. Он был вне досягаемости. Слава богу, с этой дилеммой покончено.
Селия почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, и нетерпеливо стряхнула их, прочистила нос. И неимоверным усилием воли заставила себя улыбнуться, улыбнуться самой себе в зеркало. Если она сумела сделать это, то ей по силам все что угодно.
— Нет, сэр, очень сожалею. Профессор Лотиан с женой уехали. Нет, недавно, прямо перед вашим приходом. Какая жалость, что вы не позвонили заранее! Они будут отсутствовать несколько дней. А вы не хотите оставить свое имя и адрес, чтобы по возвращении они могли связаться с вами?
— Как ты относишься к тому, чтобы прогуляться? — спросил Джайлз.
— Я… не знаю.
Барти чувствовала себя с ним неловко, смущенно и боялась, что он примется расспрашивать о вчерашней истерике и ее причинах. Барти не хотелось рассказывать о случившемся, но обманывать его она тоже не могла. Ведь Джайлз тоже обожал свою маму, несмотря на то что слегка побаивался ее. Барти казалось, что она высаживается на какую-то очень опасную новую землю, а никакой карты у нее нет. Наверное, таким и должно быть взросление.
— Давай пройдемся, — опять предложил Джайлз. — У тебя вид такой, словной ты сутками сидела в каком-то подвале.
— Хорошо, — согласилась Барти, — наверное, ты прав, нам стоит пройтись. Вдоль реки?
— Ну естественно, не в парк. Я знаю, как ты его ненавидишь.
— Да, это точно, — улыбнулась она. — Я его возненавидела с то го дня…
— Знаю: со дня «Титаника».
— Ох,
Джайлз зарделся. Ему тоже было неловко после вчерашнего происшествия.
— Я так не считаю, — скромно сказал он. — Ну, пойдем.
Они перешли на другую сторону набережной, спустились на пешеходную дорожку. Джайлз шел осторожно, держась от Барти на некотором расстоянии. Она вдруг почувствовала облегчение, сама не понимая почему.
— Мне ужасно хочется в Корнуолл. А тебе? — начал он.
— Да, и мне тоже. И хочется, чтобы с нами поехал Джей. Он был бы так рад.
— Я знаю. Папа говорит, он не поедет, потому что ММ очень за него беспокоится.
— Ну посмотрим, может, мне удастся уговорить ее, — ответила Барти. — Я бы присматривала за ним.
— Мы оба можем ее попросить. Мне кажется, там будет очень весело. В отеле остановится куча приезжих семей, и там устроят охоту за сокровищами и всякие пикники и праздники.
— Ой, не очень-то я люблю эти сборища.
— Да ты что! Это так интересно. Туда приедут мои товарищи по Итону. Я о тебе позабочусь, не волнуйся. Скучно не будет.
— Уж постарайся, — попросила Барти. И впервые за долгое вре мя ей удалось по-настоящему улыбнуться.
Какое-то время они шли молча.
— Извини меня за вчерашнее, — сказал Джайлз. — Ведь я поставил тебя в неловкое положение.
— Мы оба оказались в неловком положении.
— Да. Прямо как взрослые.
— Да.
— Хотя мама потом извинилась передо мной. Сказала, что не так нас поняла. А у тебя она просила прощения?
— Просила, — ответила Барти, — сразу же.
— Хорошо. Знаешь, она действительно очень высокого мнения о тебе.
— Мне кажется, это не совсем так, — усомнилась Барти.
— Нет, правда, Барти. Клянусь. Когда тебя не бывает дома, нас начинает тошнить от ее разговоров о тебе, о том, какая ты замечательная, трудолюбивая и какие у тебя прекрасные манеры. — Джайлз широко улыбнулся. — Просто до отвращения. Спроси у близняшек.
— Надо полагать. Господи, мне нужно сказать тете Селии, чтобы она этого не делала.
— Когда это моя мама обращала внимание на то, что ей кто-то говорит?
— Не часто, — серьезно посмотрев на него, согласилась Барти.
— И уж коли мы заговорили об этом, я знаю, тебе кажется, что все на тебя смотрят как на чужую, не как на члена нашей семьи. Ты не права. Все совсем наоборот.
— Да нет, Джайлз, ты лукавишь. Я не верю, будто ты в самом деле так думаешь.
— Вот и напрасно. Послушай, как-то раз бабушка спросила маму, не хочет ли она отправить тебя учиться в интернат. Знаешь, что она ей ответила? Я имею в виду, мама?
— Нет, не знаю.
— Она сказала: «Мне ни разу в жизни даже не пришла в голову мысль, чтобы отправить далеко от дома хоть какую-нибудь из моих девочек. Я хочу, чтобы они все росли дома, со мной». Вот так. Разве в этих словах есть хоть отзвук того, что ты чужая?