Не будь дурой, детка!
Шрифт:
А Егоров молчал. И Горянова понимала: надо бежать… Или оставаться… Или бежать… Ой! Повеяло холодом, Даринка вздрогнула и сделала непроизвольный шаг вперед, туда, где живое человеческое тепло… Нашла, куда шагать, идиотка. Конечно, сразу же, через секунду она отступила назад, но Егорову словно того и надо было. Он резко выдохнул:
— Ты забыла… — и пододвинул девушку к себе, как куклу, мгновенно очень ловко другой рукой накручивая на ее шею забытый в машине вязаный шарф.
Застывшая Даринка испуганно задышала. Холодный ветер рванул ниоткуда, вновь заставляя дрожать мелкой противной дрожью. Тогда Егоров сделал шаг, закрывая девушку от ветра, но оказываясь
Егоров сглотнул.
— Я сейчас буду долго говорить. А ты послушай, ладно?
Горянова кивнула, удивленно ощущая себя в западне из рук и невероятного низкого голоса.
— Пять лет назад, Дарин, когда мама Германа, Марика, умерла, я пообещал сыну, что не предам ее. Да… Знаешь, Герка очень любил мать. У нас была настоящая семья… Была любовь… Да всякое было, если честно… но сыну хотелось верить в то, что я святой, правильный, настоящий, — Егоров морозно усмехнулся. — И тогда я пообещал, что у меня больше не будет жены, а если и будет, то разве что вторая… как у мусульман…
Предательская мелкая Даринкина дрожь не прекращалась, а Егоров… Егоров пододвинул Горянову еще ближе к себе. Холодно же…
— Потом были пять адских лет, — каждое слово, произнесенное низким голосом, входило в резонанс с чем — то очень важным внутри. — Герка рос без матери и практически без меня. Я работал. Делал так, чтобы мои ребята спокойно находили и сажали уродов, но сам не забывал проставляться вовремя начальству, да иногда с другими уродами не брезговал дружить. Жизнь такая — сама знаешь, что наверху творится… не маленькая… В общем, я рос, высоко и быстро рос… Трудно в нашем деле вообще не запачкаться… Да, кроме того, у вдового молодца, как говорится, три девицы у крыльца… Сын все это видел. Сначала пытался мне что — то со своим юношеским максимализмом объяснять. Плакал… Потом замкнулся… Потом пошел в разгул — деньги, вечеринки, девчонки. А спустя полгода в одно мгновение я пришел домой, а сына нет — одно мерзкое циничное ссыкло. Ты прости, что я так, без обиняков, говорю… А? Дарин?
Горянова кивнула. Лев Борисович, поплотнее одной рукой подтянул шарф, чтобы не мерзла.
— Герку я упустил, каюсь. Друзья у него появились — мерзота одна. Что делать не знал. Решил выгнать его из дома в профилактических целях, так сказать, на неделю, чтобы он жизнь увидел, друзей своих… Всем сказал — если хоть копейку дадут — их самих и их родителей посажу, если пожить пустят — сожгу все под чистую. Даже приятно было смотреть, как все его приятели тряслись от страха, никто его даже на ночь не приютил. Ни одного не нашлось, Дарина кто бы послал меня на три буквы… А потом сын позвонил и сказал: «Они водятся, пап!» «Кто, спрашиваю, водится?» «Люди»…
На следующий день я увидел его в клубе, и улыбался он, как прежде, без цинизма, и стаскивал со сцены очень красивую, но совсем бестормозовую девушку. Через полчаса я все о тебе знал. Как зовут, где живешь, чем зарабатываешь на жизнь, родителей и даже парня твоего пробили по базе… Всех… А утром сын ко мне вернулся… Вернулся прежним. Словно за три дня всю его налипшую за пять лет грязь кто — то вычистил, вымыл, выскоблил… Когда я спросил Германа, что произошло, он ответил «есть женщины в русских селеньях»…
Егоров с Горяновой стояли настолько близко что дыхание смешивалось. Противная, проклятая дрожь никак не останавливалась.
— Месяц
Егоров чуть качнул застывшую от холода или от признаний девушку.
— Свободной вернулась?
— Свободной…
Егоров нахмурился:
— Ты ведь все поняла уже, да?
— Почти…
— Вот и хорошо! Долго объясняться не придется. Так что, Дарина думай. До завтрашнего дня у тебя есть время. Я одинок, не стар, мне сорок, если не знаешь. Разница, конечно, в возрасте есть, но для тебя, по — моему, она не критична. Так? Я обеспечен, не глуп. Я не буду гулять… Красиво ухаживать тоже не буду. Не умею… Но если ты напишешь романтическую инструкцию на листочке, то обещаю все выполнять. Иногда буду врать, но только по делу, чтобы лишний раз не тревожить… Ну, что скажешь?
Горянова изумленно выдохнула:
— Вы… вы зовете меня замуж?
Егоров удивленно приподнял брови:
— Замуж? А я неясно выразился? Извини. Зову.
— Вот так сразу? А повстречаться? Притереться? А если я продажная дрянь, хитрая актриса или извращенка какая — нибудь… Герка видел меня от силы два дня… И вот так?
— Так… Мне подходит… Но если хочешь повстречаться, притереться, я не против… Но потом обязательно замуж.
— С ума сошли…
Егоров чуть улыбнулся и приблизился совсем, скользнув губами по уголкам горяновских губ:
— Сошел…
Горянова отказывалась воспринимать происходящее, но сердце билось, с невероятной скоростью отбивая ритм, и горячие губы туманили разум:
— А я очень резкая.
— Хорошо…
И снова горячее касание рта.
— Я…. я матом ругаюсь, как сапожник…
— У меня все кругом матом ругаются, судьба, видно, такая…
И горячие ладони обожгли холодную кожу спины под курткой, притягивая без остатка.
— Я командовать люблю…
— Я тоже…
Через секунду они целовались. Горянова дрожала, как девчонка в сильных егоровских руках. И все не верила, что это происходит с ней. Но ее целовали, как подростка, на ветру, у подъезда. И было в этом что — то очень светлое и красивое. И это безумно ей нравилось…
Глава 15
Когда отказывает разум тем, у кого его априори нет, — подросткам, кисейным барышням, инфузориям — туфелькам, или проверяющим разных сортов и калибров, — это нормально, но когда разум отказывает вполне здравомыслящей девушке — вот тут беда! Здравомыслящие девушки вообще в нашем мире явление редкое, а потому страстно хранимое. Кем хранимое? — спросите вы? А фиг его знает. Кем — то… Инстинктом самосохранения. Здравомыслящие девушки даже сердечному порыву отдаются разумно, связывая свою судьбу с людьми, способными сделать жизнь прежде всего ком — форт — ной. Не более. Ибо именно комфорт, по сути, и определяет наш главный критерий жизненной успешности. В Даринкиной судьбе уже была одна история мгновенной страсти, залеченная больно, но основательно, а потому расставившая красные, громко кричавшие маячки на всей её душевной территории. И эти маячки теперь стремительно замигали, издавая предупреждающий отвратительный звук военных сирен…