(Не) чужой ребёнок
Шрифт:
Ещё одна проблема, мешающая нормальной работе отделения, – кадровый состав. Штат до конца не заполнен. Каждый врач вынужден брать дежурства сверх ставки. В какой-то степени это выгодно – в итоге персонал получает больше. Однако стоит кому-то заболеть, уйти в отпуск или по какой-то другой причине выпасть из обоймы, как наступает коллапс – заменить друг друга почти невозможно.
Иногда ситуация заворачивается так, что впору сюда переезжать с подушкой и одеялом и работать за всех подряд сутки напролёт. Но сколько так можно выстоять?
Просматриваю
Заглядывает дежурный врач. Киваю ей и приглашаю войти.
– Присаживайтесь, Любовь Михайловна. Я вас слушаю.
Женщина порывисто входит в кабинет и протягивает лист бумаги, игнорируя предложенный стул. Пробегаю по заявлению глазами.
– Вы хотите… в отпуск? С седьмого? Но ведь по плану у вас… – открываю файл, чтобы найти график отпусков, – только через два месяца.
Я никак не могу её сейчас отпустить. Да мы и так едва латаем имеющиеся дыры!
– Павел Владимирович, путёвка подвернулась горячая. Цена – огонь, полную стоимость мне никак не потянуть. Знаете же наши зарплаты. А я так давно никуда не ездила! Да и не отдыхала толком ещё с войны.
– Я всё понимаю, но и вы поставьте себя на моё место. Гордеев – на больничном. И нужно смотреть правде в глаза: после инфаркта он вряд ли выйдет в ближайший месяц, а то и два или даже дольше. Загребнюк с понедельника – в плановом отпуске и, насколько я знаю, уехал из города. Как я вас отпущу? А работать кто будет?
– Так я ж всего на десять дней прошу. Пожарская, Лазаренко – надеюсь, как-то подстрахуют. Ну войдите в моё положение… Такой шанс раз в жизни выпадает.
Легко сказать! Разумом я понимаю, что по-человечески должен её отпустить: всю войну Любовь Михайловна отстояла в госпитале в операционной, её муж и единственный сын погибли на фронте. Не могу я ей отказать! Кому, если не ей, делать исключение?
Просматриваю график дежурств на ближайший месяц, прикидываю, реально ли организовать замены. Тяжко, но как-то выкрутимся.
– Вы меня под монастырь подводите. Прикажете поселиться в отделении и отдуваться за всех?
Нехотя подписываю заявление. Любовь Михайловна расплывается в улыбке, благодарит и торопится уйти.
А я кручу злополучный график, ставлю стрелки, кого куда можно переместить, и ругаюсь.
Нужно учиться быть твёрже. Заведующий должен уметь отказывать. Человеческий фактор, конечно, важен. Но я, в первую очередь, должен заботиться о работе отделения. И если входить в положение каждого, если учитывать все былые заслуги, то ничего хорошего из этого не получится… Работать мы должны здесь и сейчас.
С огромным трудом перекраиваю и составляю новый график. Не всё получается,
Звоню Львовскому и напоминаю ему, что две ставки врачей до сих пор у нас не закрыты. Он обещал нам кого-то найти, но пока всё остаётся исключительно на уровне слов.
Чувствую себя Мальчишом-Кибальчишом. “Нам бы ночь простоять да день продержаться” [1].
Очевидно, руководитель из меня никудышный. Подчинённые чувствуют мою слабину и желание пойти навстречу каждому из них и активно этим пользуются. День за днём даю себе зарок быть жёстче и бескомпромисснее, но получается далеко не всегда.
Как назло, Вера продолжает мне дома выносить мозги. Видит, что у меня проблемы с руководством, что многое даётся с огромным трудом, а то и вовсе не получается, и подливает масла в огонь. Её цель очевидна: донести до меня, что раз у меня не выходит, то стоит прислушаться к советам отца и уехать за границу. Она даже вакансии начала просматривать и ссылки мне как бы невзначай подкидывать.
Неужели не понимает, что тем самым делает только хуже? Я ведь упрямец и должен сам себе доказать, что я способен справиться с любой работой! А что касается иностранной клиники, то я потом когда-нибудь найду её себе сам, без участия Веры, отца или кого-то ещё.
Я всё чаще задумываюсь о том, чтобы разорвать наши отношения. Они изначально были обречены на провал. Почему я тогда решил, что смогу жить с нелюбимой женщиной, принимая и потребляя её чувства? С чего взял, что смогу сделать её счастливой, не отдавая взамен никаких эмоций? А теперь оказывается, что она в меня не верит и совсем меня не знает. Разве так любят? И это почему-то очень неприятно задевает.
Утро начинается с нерадостных новостей. Звонит жена Гордеева поблагодарить за деньги, собранные коллегами на лечение её мужа, и сообщает, что его перевели из реанимации, но после полного восстановления и выписки он ещё на три недели поедет в специализированный санаторий. Я, конечно, искренне рад, что ему лучше, но предстоящее длительное отсутствие одного из ведущих хирургов выбивает меня из колеи. Такой вариант развития событий я, увы, предвидел, но всё же надеялся на более быстрое возвращение его в строй.
В дверь стучат.
– Войдите, – рявкаю излишне грубо.
На дипломатические реверансы нет никакого настроения. В кабинете появляется Пожарская. Нерешительно топчется у двери. Видимо, гонор сегодня дома забыла. Это хорошо, я не готов сейчас с ней бодаться.
– Можно войти?
– Что у тебя? Только быстро, я собираюсь на обход.
– Павел Владимирович, отпустите меня, пожалуйста, с десятого в отпуск. У меня дополнительный на ребёнка за этот год не использован, а потом возьму за свой счёт. Пока всего на месяц, а там как получится.