(Не) чужой ребёнок
Шрифт:
Одеваюсь, собираю свои нехитрые пожитки, чтобы больше сюда не возвращаться, и иду в кабинет Доценко. Закрыто!
Меня это не останавливает. На работу меня принимал главврач – ему и отнесу свою писанину. К счастью, он оказывается на месте.
– Борис Осипович, я принесла заявление на увольнение. Подпишите, пожалуйста! – перехожу к главному прямо с порога.
– Постой. Как увольняешься? Почему?
– Детали вам расскажет Доценко. Ну а я пользуюсь своим законным правом и прошу уволить меня сегодняшним днём. Как раз дежурство
– Но…
– Борис Осипович, решение окончательное, – адреналин бегает по крови и распаляет решительность.
Главврач смотрит недовольно.
– Что вы там уже не поделили? Как капризные дети…
Не комментирую, иначе не избежать уговоров и просьб подумать получше, найти компромисс. Боюсь, что и у него не хватит такта признать, что мы с Ровенко имеем одинаковые права. И если ей отказывать нельзя, то и я тоже могу претендовать на такое же к себе отношение.
– Так вы подпишете? Или мне нести регистрировать в канцелярию? Дату в заявлении я всё равно не изменю.
Он берёт ручку.
– Деточка, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И что это – не каприз под влиянием эмоций…
– Знаю, конечно.
Старик тяжело вздыхает, ставит свою подпись, и мне сразу становится легче.
Собираюсь я быстро. Чемодан мы с Ваней возьмём в дорогу, а большой клетчатый баул оставим на время у Милы. Потом я к ней приеду за ним или она перешлёт мне по почте. Сейчас я даже примерно не могу предугадать, куда дальше занесёт меня жизнь.
Сдаю ключи от общежития, завожу на хранение сумку… В груди болит не переставая. Душа крошится. Обида душит. Почему жизнь настолько несправедлива?
Война отобрала у меня так много и до сих пор не отпускает…
Зачем-то жду до вечера, надеясь, что Павел всё-таки осознает, что был неправ, позвонит и извинится. Может, надеюсь, что позовёт вернуться после Ваниной операции? Мне бы совсем не помешала хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне. Без неё совсем страшно…
Не дождавшись, всю ночь корю себя за бесхребетность и мягкотелость. Рано утром, выйдя из снятой на несколько дней квартиры, со злостью выбрасываю симку в урну. Уходя уходи…
Десятого числа поезд уносит нас с Ваней в сторону границы. Снова впереди неизвестность. Снова придётся начинать жизнь с чистого листа…
Стараюсь ни о чём не думать, не вспоминать слова, сказанные Павлом в последний день… Но они упорно раз за разом звенят в ушах.
“Не сравнивай себя с ней! Она всю войну в операционной простояла. А ты в это время, насколько знаю, своё мягкое место за границей грела! И это ещё вопрос, как тебе удалось выехать, если ты как медик военнообязанная! Тоже ребёнком прикрывалась?”
Когда, в какой момент моя жизнь полетела под откос? Когда я получила то проклятое сообщение? Когда потребовала развод? В тот день, когда началась война? Или когда в больницу влетела бомба? А может, ошибкой было возвращаться в страну, где, как оказалось, на меня
Я могла бы проглотить то сообщение. Могла бы не торопиться с разводом. Могла бы держать ребёнка в другом бомбоубежище. Или продолжать поиски работы за границей. Но только история не терпит сослагательного наклонения.
Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь...
Сейчас главная задача – Ваня. Нужно молиться, чтобы операция прошла успешно… А остальные проблемы буду решать по мере возникновения.
* * *
Павел
Поговорить с Лизой не успеваю. Иду вслед за ней почти сразу, но в ординаторской её не обнаруживаю. А когда возвращаюсь с обхода, мне сообщают, что она уже ушла.
Потом привозят женщину с перитонитом. Никогда не понимал людей, столь безответственно относящихся к своему здоровью. А у неё ещё и трое детей! Терпела до последнего, потому что муж целыми днями на работе, а малышню оставить не с кем. Разве не абсурд? Мы с Лазаренко громко материмся и долго промываем ей брюшную полость.
– Павел Владимирович, вас Львовский к себе вызывал, когда вы были в операционной, – сообщает мне Мила, стоит мне опуститься на диван в надежде немного отдохнуть или даже подремать.
– Мила, будь другом, организуй мне крепкий чай. Что-то я сегодня совсем замахался. Переведу дух и пойду на ковёр.
Чаепитие растягивается на целый час, потому что приходится принимать мужа сегодняшней пациентки и подробно объяснять, почему она пока не может вернуться домой.
– Доктор, а что мне с детьми делать? Я должен завтра с утра на смену идти. Соседка предупредила, что только сегодня с ними посидит. А у них, как назло… это, как оно… ОРЗ. И никуда их не поведёшь.
– Возьмите больничный. Если дети маленькие и болеют, то вам должны дать.
– Ну да! Скажете тоже. Думаете, хозяина волнуют мои дети? Он посмотрит на эту бумажку и только посмеётся надо мной. Он не терпит простоя.
Когда мне наконец удаётся выпроводить странного посетителя, допиваю остывший чай и отправляюсь к главврачу. Но оказывается, что Львовский уехал в министерство и сегодня уже не вернётся.
Приходится идти к нему утром до обхода, потому что стоит мне оказаться в отделении, как звонит секретарь и напоминает, что меня ждут.
– Расскажи-ка мне, Павел, что там у вас произошло с Пожарской? Обидел девочку? У тебя переизбыток хирургов и ты решил разбрасываться ценными кадрами? Почувствовал вкус власти? – выговаривает раздражённо.
– Что, уже ябедничать приходила?
Вполне ожидаемо. Мне говорили, что Львовский её протежирует.
– Нет.
Да, как же, так я и поверил. Откуда тогда ему известно о нашем конфликте?
– Она вчера написала заявление по собственному желанию. Тебя не застала, пришла ко мне подписать. Хотел с тобой обсудить, но ты был занят, а потом меня вызвали наверх, – поднимает глаза к потолку. – Учили жизни.