Не для любви
Шрифт:
— А ты? — через спазм в горле спросила Ольга.
— А я его послал куда подальше. И сказал, что если он к тебе только вздумает сунуться, я его закопаю, и на его семейку мне пох. Так что, Оль, если будет беспокоить тебя, ты сразу…
— Конечно, Лёша! Сразу скажу. Да он и не будет, зачем ему?
— Угу. А что же он приполз-то тогда ко мне?
— Ладно, Лёха, проехали. Это давно было. С тех пор наверняка всё изменилось.
Договорив с Бахтеевым, Ольга несколько минут сидела, глядя в одну точку, а потом снова взяла в руки телефон. Помедлив, набрала номер, который оставил ей сегодня
На том конце ответили сразу, даже гудков практически не было.
— Да, Оля. Всё хорошо?
— Я уже подумала и приняла решение, Глеб. Я согласна.
Глава 15
Декабрь 2003 года.
Глеб уехал очень рано, почти ночью, чтобы успеть на траурное мероприятие, организованное семьёй Маши и приуроченное к годовщине гибели дочери. Отцу Марии, бывшему тестю Глеба, удалось почти полностью оправиться от последствий аварии физически, однако глубокая душевная рана ещё не затянулась, и вряд ли затянется когда-либо до конца.
Мужчина винил себя в гибели единственной дочери. Конечно, у Долматовых остались двое сыновей, — старшие братья Маши, — и они уже успели подарить родителям пятерых внуков, однако Маша всегда была любимицей отца.
Находиться на поминках было ожидаемо очень тягостно, однако долг есть долг. Глеб предпочёл бы подольше побыть на кладбище, посидеть, несмотря на наставшие холода, снова, в миллионный раз, попросить прощения у Маши. Он знал — он не виновен в том, что с ней случилось, однако сполна чувствовал вину за всё остальное.
Он никогда не любил свою покойную жену. Горе, безысходность и непреходящее чувство вины — вот всё, с чем ассоциировались у Глеба отношения с Машей и недолгая семейная жизнь с ней.
На кладбище Глеб приехал уже в сумерках. Снег был убран, дорожки почищены, — родители и братья Маши были здесь накануне. Положив цветы на надгробие из чёрного мрамора, Глеб смахнул с гладкой поверхности памятника тонкий, почти прозрачный слой успевшего налететь снега. Памятник установили в конце августа, и Глеб, который сам разработал проект и сделал заказ, приезжал на несколько дней. С портрета на Глеба смотрела Маша, которая по непонятным причинам всё ему простила.
Ехать к родным и оставаться в городе хотя бы до завтра Глеб не собирался; он планировал уехать прямо с кладбища и вернуться домой, в свой единственный нынешний дом, прямо ночью. Казалось, даже неполные сутки вдали от Ольги и Фёдора — это нечто невыносимое.
Как он смог прожить без Ольги больше года? И жизнь ли это была? Как он смог сделать то, что сделал? Он ли это был?
Тогда, прошлым летом, Глеб был в бешенстве после того, как Ольга выдвинула ультиматум, и душа требовала лишь одного: уязвить, отомстить, причинить боль, причём, чем сильнее будет боль, тем лучше. Какое право имела эта выскочка ставить ему условия? К тому же, Глеб хотел во что бы то ни стало доказать самому себе и Ольге, что он в ней ни капли не нуждается.
Доказал…
Однако тогда Глеб ещё не знал, что причинённая им боль "отрекошетит" в него же, и чем сильнее будет боль Ольги, тем больнее будет ему самому.
Игорь будто чувствовал, позвонил ему в тот злополучный вечер и предложил
На приёме все так старались свести его с Машей, а сама она так старательно обольщала его, что Глеб позволил себя обольстить. Маша оказалась девственницей, и этот факт не только приятно удивил Глеба и потешил его мужское самолюбие, но и внушил нечто вроде ответственности. Особенно после того, как через несколько недель Маша сообщила о беременности.
А дальше всё пошло будто само собой — помолвка, свадьба… Ольга, которая пыталась остановить его, и сам Глеб, который испугался выйти к ней, спрятавшись за стеной высокомерия и холодности. В глубине души он знал, что если хотя бы ненадолго выйдет из старательно слепленной им самим "новой жизни", обратно уже не зайдёт.
Глеб окончательно понял, что натворил лишь тогда, когда встретил Ольгу в клубе в обществе Яна Кислицына. Он всегда бешено ревновал Ольгу ко всем её бывшим мужчинам и ко всем ныне окружающим её представителям сильного пола, и это чувство разрушало его изнутри.
Когда Глеб увидел Ольгу с Яном, он понял, что прежняя ревность, порой казавшаяся невыносимой, — это всего лишь цветочки. Та первоначальная, предыдущая ревность была "теоретической". А когда увидел своими собственными глазами, как Ян целует руки Ольги, Глеб готов был сдохнуть на месте.
Тут-то он и понял окончательно, что не сможет жить не свою жизнь, "новую". Жизнь, в которой нет Ольги. Жизнь, в которой его Ольга принадлежит другому.
Тогда же он твёрдо решил: как только Маша родит, он подаст на развод, и пусть о нём думают всё, что угодно. Ребёнка своего бросать он не собирался, намеревался всегда поддерживать, а к Маше даже прикоснуться не мог уже тогда, отговаривался тем, что боится навредить, хотя доктор, ведущий беременность, никаких ограничений и запретов на близость не ставил.
Правда, Глеб не очень хорошо представлял себе, как именно будет возвращать Ольгу, но был уверен в том, что вернёт.
Судьба распорядилась по-своему, и Маша ушла в твёрдой уверенности, что у неё любящий, заботливый муж, а не малодушная скотина и мудак, коим он являлся и является в самом деле. Глеб тогда даже не знал, сына они с Машей ждали или дочь, — они не успели узнать об этом… Глебу потом уже сказали… в прошедшем времени.
* * * * * * * * * * * *
За ворота кладбища Глеб вышел уже глубоким вечером. Он не чувствовал ни холода, ни жажды, ни голода. Единственное, чего ему хотелось, — прямо сейчас оказаться дома, с Ольгой и Фёдором.
Конечно, их "семья", по сути, семьёй не является, и держится всё исключительно на Фёдоре. И тем не менее, Глеб был счастлив при мысли о том, что послезавтра они с Ольгой официально станут мужем и женой, и Ольга тоже будет Никифоровой, как Глеб и Фёдор.
Даже если она никогда не оттает и не подпустит Глеба, не позволит прикоснуться к себе, всё равно в ближайшие пятнадцать лет у него есть шанс вернуть её: от Фёдора Оля не сможет отказаться ни при каких обстоятельствах. А он, Глеб, будет надеяться и ждать.