Не дразни меня
Шрифт:
Повернувшись набок, наблюдаю за тем, как она усаживается на край кровати и разглаживает юбку на коленях.
– В прошлый раз не покупали, - намекаю на смерть Марата.
– Обстоятельства изменились. Сейчас они предали оказанное им доверие. Такое не прощается.
«Все вышло так, как мы хотели. Ублюдок сдох. Выдыхай, брат»
Поэтому Адам был так напряжен в последнее время? Они с Яном готовились к убийству? Поэтому пропадал ночами?
– Что ты будешь делать, если они
– Потребую вмешательства московских, - обещает запальчиво, - Они обязаны поддержать нас и не позволить, чтобы Литовские отобрали все, что осталось от твоего отца!
– Им ничего не нужно. Они только его ненавидели.
– Они всех нас ненавидят!...
– Нет, - смеживаю веки, потому что яркий свет режет глаза.
У Адама не было ко мне ненависти. Все, что угодно, только не ненависть. Может, даже любовь, но недостаточно сильная для того, чтобы сдержать данное мне слово.
– Если потребуется, мы поедем в Москву, Яська. Литовских пора прижать. Пусть отвечают за то, что сделали.
– Я не хочу...
– Кстати, где Ленька? Ты знаешь?...
– неожиданно меняет тему.
Пульс за секунду разгоняется до ста. Живот сводит.
Это ведь он помог Лютым? Он вывел из строя тормозную систему?...
И только после этого Адам забрал его отсюда, как и обещал.
– Не знаю, - хриплю тихо.
Наверное, мне стоит рассказать маме. Это ещё одна улика против Литовских. Очень весомая.
Но я пока не могу. Интуиция шепчет, что рано.
– Он исчез в ночь, когда Женя разбился, и мне это не нравится, - проговаривает напряженным шепотом, - Боюсь, как бы они не убрали его, подчищая за собой следы.
– Что Владимир Петрович говорит?
– Говорит, что ничего не знает.
– Я думаю, что у него достаточно инструментов, чтобы найти сына.
Мама согласно кивает. По Леньке она убиваться точно не станет. Все её мысли сейчас об одном - как не допустить того, чтобы оставшееся после смерти отца имущество прибрали к рукам Литовские.
Я абсолютно спокойна. У них не было цели обогатиться за наш счет. Моя мать просто не представляет, какие у них обороты.
Велев переодеться и умыть лицо, мама уходит.
Лежу ещё несколько минут и заставляю себя подняться. Голова кружится от усталости и голода - я не помню, когда ела в последний раз.
Снимаю чёрные платье и колготки, принимаю душ и надеваю простой домашний костюм. Затем, отыскав в сумке свой телефон, ставлю его на зарядку. Я не пользовалась им с тех пор, как четыре дня назад приехала сюда.
Пальцы дрожат, когда его активирую. Он загружается и начинает оповещать о входящих сообщениях и пропущенных звонках.
От знакомых и приятелей дежурные фразы соболезнования и слова поддержки. От Литовского ничего.
Только небольшое сообщение от Лены:
«Я очень соболезную, Яся. Держись и помни
Ее послание прошибает своей искренностью. Зажав телефон в ладони до побелевших пальцев, сгибаюсь пополам от пронзившей грудную клетку боли.
Глава 49
Ярослава
Стайка воробьев, встревоженная нашим приближением срывается с голых веток березы и проносится над головами серым облаком. Яркое полуденное солнце бьёт в глаза.
– Надень очки, Яра. Нас снимают, - говорит мама, чуть склонив ко мне голову.
– Не хочу.
Я почти месяц света не видела. С папиных похорон прошло три недели. Неожиданно наступила весна, и пришло тепло.
Сжав мой локоть так, что на нем наверняка появятся отметины, она сохраняет совершенно невозмутимое выражение лица. Кожа бледная, на лице чёрные очки, на голове чёрная шляпка.
В составе пяти человек, среди которых два охранника, мы идем к могилам папы и Марата.
Остановившись у свежего холмика, она оборачивается к Владимиру Петровичу, забирает у него охапку бордовых роз и ставит их в керамическую вазу.
– Здравствуй, Женя.
Я здороваюсь с отцом мысленно. Смотрю на его портрет, поражаясь, насколько сильно поменялось мое восприятие. Теперь я вижу в его взгляде не презрение, а усталость и тоску. Он словно успокоился и теперь смотрит на нас с ожиданием. Дескать, ну, рассказывайте, что у вас нового.
У меня - ничего. Нет света в конце тоннеля.
– Хочу скульптуру в его рост здесь установить, - вдруг говорит мама своей кузине, которая живет с нами с момента папиной гибели, - И шатер из мрамора.
– Зачем?
– не удерживаюсь от вопроса.
Мама и так заказала статьи и некрологи, выкупила несколько баннеров на центральных улицах, дала интервью скандальному каналу. Зачем она выпячивает свой траур? Думает, что после смерти папы люди вдруг проникнутся им и его семьей? Или московские, глядя на её стенания, сжалятся и возьмут нас с ней на попечение?
Я не понимаю, чего она добивается, потому что горе, которое мама демонстрирует окружающим, несколько преувеличено. Иногда мне кажется, что она, похоронив мужа, вздохнула с облегчением. Словно проснулась ото сна и расправила крылья.
– Затем, чтобы нам было приятно сюда приходить.
– Нам?...
– Затем, чтобы не стыдно в глаза людям смотреть было.
Ясно. Можно было не спрашивать.
Отвернувшись, наблюдаю за веселой сорокой, прыгающей с ветки на ветку.
Мама с тётушкой о чём-то шепчутся, стоящий чуть поодаль Владимир Петрович с кем-то негромко говорит по телефону.
Отвыкшая за почти месяц заточения от уличной прохлады, я вскоре начинаю мерзнуть. От исходящего от земли холода коченеют ноги.