НЕ/ДРУГ
Шрифт:
– Временная.
– В последний раз тебе скажу: делай все именно так, как она скажет. Шаг влево, шаг вправо – паф! Если она выйдет из себя – это пе-сец. Ну, ты узнаешь. Для нее вся работа – близко к сердцу. Жукова живет этим. Детей нет, семьи нет. Для нее каждый фильм – как ребенок.
– По-моему, это здорово! – сказала Аля.
Еще двадцать минут ожидания – и стальная дверь «Веспер продакшен» распахнулась, впуская крупную фигуру. Жукова немного загорела и в своем оливковом брючном костюме, с шелковым платком Эрме на плечах, выглядела как кинозвезда – так подумала
– Здравствуйте! Как вам отдыхалось? – сияя улыбкой, выступила вперед Аля.
Рядом вытянулась во фрунт Ульяна.
– Некогда! Некогда рассказывать! – весело ответила Катерина, проходя прямо в свой кабинет. – Так. Кофе мне, сигареты и, Альбина, быстро набери…
Юра опоздал на встречу на восемь минут. Он вылетел из метро и, только оглядевшись, выдохнул. Похоже, Альбина еще не пришла. Возле бело-вишневой ротонды «Краснопресненской», где они договорились встречаться, устроились музыканты, вокруг них сгрудилась немногочисленная публика, мимо шагали-брели-бежали прохожие… Али не было видно.
– Yesterday… all my troubles were so faraway! – доносилось из-за спин; голос был не то чтобы сильный, но приятный.
Он ждал. Одна битловская песня сменилась другой. Он начал нервно посматривать на часы: скоро должно было начаться кино, а Али все не было. «All my loving… I will send to you! All my loving – darling, I’ll be true!» Чащин придвинулся поближе к обнадеживающей музыке.
Альбины все не было. Кончилась и вторая песня.
– Месье и фрау! Джентльмены, синьоры! Кладите ваши денежки! – певица пошла по кругу.
Юра, наконец узнав голос, протолкнулся в круг – и оказался прямо перед черной шляпой с бумажками и монетами.
– Аля!
Аля – а это была она – подмигнула Чащину, закончила круг со шляпой, сунула добычу гитаристу и, хлопнув с ним по рукам, выскользнула из круга.
– Твой знакомый? – ревниво спросил Юра, когда они спешили к кинотеатру.
– Неа. Вижу, стоит один, гитару мучает – тоже мне, унылый менестрель… Почему б не собрать ему народа?
Они влетели в кинокассы минута в минуту. Фильм выбирал Юра – «Перемотка», какого-то неизвестного Але Мишеля Гондри.
В небольшом зале было человек десять. Начался фильм – и тут же сзади кто-то трубно, беспардонно засморкался, но уже скоро Аля перестала слышать все посторонние звуки – «Перемотка» ее захватила и утащила с собой. И кажется, всего минут через десять зажегся свет и все потянулись на выход. Аля же с Юрой, не сговариваясь, остались до конца, смотрели на уезжавшие под музыку титры. Не хотелось покидать мир внутри кадра, мир чудаков и сбывающихся надежд.
Когда они вышли из кинотеатра, лил дождь и в ночных лужах дробились круги, размывая неоновые отражения. Они добежали до метро, смеясь от самого бега, луж, промокших ботинок. У Али вымокло правое плечо, у Чащина – левое; зонт был один на двоих. В круглом вестибюле, облицованном млечным мрамором, прилипли к куполу два сбежавших воздушных шара, золотых негодника. Двое почти-друзей вошли на эскалатор и через секунду нырнули в дыру тоннеля. Ступенчатая минога мерно ползла вниз с редкими
– Давай захватим эскалатор! Угоним его в Париж. Или в Рим! – предложил Чащин.
– Paris! – вздохнула она и запела: – Оо, Шанзэлизе, оо, Шанзэлзеээ! О солей, су ля плюи…
– Ок, заметано.
– Нет! Передумала, я хочу к морю! На теплый остров.
– Семь пятниц на неделе.
– Я вся такая несуразная, – томно пролепетала Свирская. – Угловатая такая… противоречивая вся!
Порой у нее выскакивали эти фразочки из советских фильмов – с тех детских времен, когда она сидела перед допотопным телеком с бабушкой или дедом, когда прыгала с дивана в центр комнаты и, прохаживаясь, копировала актеров с экрана – за что получала восхищенные ахи и аплодисменты.
Чащин замурлыкал и ответил тоже цитатой:
– Знойная женщина, мечта поэта!
Все же поклонники – вещь совершенно необходимая для актрисы, особенно для звезды, думала Аля. Вроде бы необязательная штукенция, но очень украшающая – как сумочка. И как сумочек, поклонников у актрисы должно быть много! Кажется, что-то такое говорила Изабелла Юрьевна, актриса ярославского драмтеатра, преподававшая в их театральной студии, – говорила с легкой усмешкой на окрашенных багряной помадой губах, делая паузы и бросая взгляд куда-то вдаль, словно вспоминая свое бурное прошлое и ушедшую красоту. Сейчас Свирская чувствовала себя не просто актрисой, а сумасбродной, шикарной кинодивой, облокотившейся на резиновый поручень эскалатора ручкой в атласной перчатке.
– Как там дальше было? Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков уже нет, а на периферии еще…
– Что-о? – воздела зонт Свирская.
– Не бейте меня по голове, это мое слабое место!
– Муля! Не нервируй меня.
– Что вы на меня так смотрите? – парировал Чащин. – На мне узоров нету и цветы не растут.
– Я помню вас еще ма-аленьким, розовым, как поросеночек. И вот этот поросенок рос, рос, и выросла такая большая…
Чащин, стоявший на ступеньку ниже Али, вдруг шагнул вверх, к ней.
– Эй! – заволновалась Альбина. – Туда не ходи, сюда ходи. Снег башка попадет!
Их плечи на секунду соприкоснулись, Аля отстранилась.
– Счастье вдруг… в тишине! – запел Чащин, делая широкий жест, – … постучалось в двери! Неужель ты ко мне – верю и…
– Не верю! – припечатала Свирская и шагнула назад, на ступеньку выше.
– Хм. Придется переквалифицироваться в управдомы, – вздохнул Юра.
– Заметьте, не я это предложил!
– Донна Роза, я старый солдат… и не знаю слов любви…
Чащин снова поднялся к ней на ступеньку. Наклонился, чтобы ее поцеловать.
Как невидимая дрожь звонка прошла между ними. Аля тут же сделала шаг назад.
– Иди отсюда, мальчик, не мешай, – сказала она.
Несколько стуков сердца он глядел ей в глаза.
– Это из «Бриллиантовой руки», между прочим, – добавила Аля.
Ей казалось, что поручни разогреваются, а эскалатор направился к центру Земли. Затем Чащин отвел взгляд в сторону. Рассерженный, он выглядел взрослее (и ему это шло).