Не хлебом единым
Шрифт:
То, что за сестрицей своей ходите, то Господь и к Себе отнесет, как в Евангелии сказано. И награду положит на будущий век...
Не забывайте за все благодарить Бога; и за нездоровье благодарите.
Мужества же себе к благодушному терпению, в минуты отяжеления страданий, ищите в воспоминании терпения всех святых, и особенно мучеников. Сколько и как они терпели! И вообразить трудно. Да и всем нам многими скорбями подобает внити в Царствие Божие. Туда дорога одна — крест, произвольный или непроизвольный...
А пост тем и хорош, что устраняет заботы души, прекращает угнетающую ум дремоту, обращает все помыслы к самой душе…
Пусть послужат вам в назидание и утешение, — писал в заключение батюшка, — эти святоотеческие духовные блестки. Спаси вас Господи и Сестрицу вашу. Помню и молюсь...”
“И легким делает бремя заповедей Христовых...”, — прошептала Анна Петровна и отложила письмо.
Ближе к вечеру зашла Серафима. Была она вся в заботах и делах. И совсем это было ей не на пользу. Она дергалась и не могла усидеть на месте, обрывала сама себя, махала руками и все кого-то осуждала, все судила да рядила о мирском. О духовном же — ни слова. Что говорить, тяготилась Анна Петровна таким общением, но не решалась делать замечаний, зная взрывной характер Серафимы. Они как всегда сидели в крохотной, заставленной банками, пакетами и невесть еще чем, кухне, ожидая пока заварится чаек. Увы, не было у Анны Петровны сил наводить здесь порядки, да и присмотрелись свои глаза, не замечали этого бедлама. Серафима же с некоторой брезгливостью поглядывала на густо усаженные пятнами стены, покрытую бурым налетом посуду, заскорузлые кастрюли. Она и к запаху доходящего уже чая принюхивалась с некоторой опаской: мол, кто его знает, что намешала туда старуха? Но аромат как аромат — витал себе в воздухе и щекотал раздутые ноздри Серафимы. А Анна Петровна пыталась меж тем перевести разговор на что-то душеспасительное. Только тщетно: Серафима неизбежно возвращалась к близкому для себя — сиюминутному, мирскому.
— Акафист-то кто читал в соборе? — спросила Анна Петровна, зная что Серафима теперь там убирает по вечерам.
— Акафист-то? Да молодой священник, их теперь Владыка как блины печет. Слушай, я тут деньги вложила осенью в “Скорпион”, это что-то на вроде банка — фонд называется, вложила немного — пенсию одну, ну сначала шли большие проценты, очень много выходило, а теперь — представляешь? — все сгорело. Лопнули эти жулики и деньги наши присвоили. За границу утекли, будь они не ладны. Представляешь? Хотела для внуков приданное — и на тебе... Обокрали ироды!
— Да грех это все, — не сдержалась Анна Петровна, — лихва и процент — грех. В Святом Писании Господь обличил лихоимство. Как же это — не трудилась и деньги получаешь?
— Да ну тебя! — махнула рукой Серафима. — Все у тебя грех. Я же не воровала и не на пьянку копила, а внукам. Им что же — жить не надо?
— Да надо им жить, надо, Серафимушка, — мягко продолжала Анна Петровна, замечая, что лицо Серафимы вдруг покраснело от негодования, — но ведь зарабатывать надо в поте лица своего. Ты не сердись на меня старую, это ведь не я придумала. Сейчас прочитаю тебе, что отцы святые говорят.
Анна Петровна принесла из комнаты старую тетрадочку подарочек от батюшки Валентина, но прежде на минутку подошла к сестрице. Антонинушка сидела на своей кроватке: под упрятанными в валенки ножками — старый деревянный чемоданчик, а губки все двигались, все творили чудесную молитву. Анна Петровна поправила сестрице платочек и молча кивнула в сторону
Да, совсем сестрица ослабела, совсем легонькая, как голубка небесная! Проявлю настойчивость, решила Анна Петровна, буду кормить, как полагается, а то иду у нее на поводу. Не дело!
Серафима уже вовсю хозяйничала. Она старательно обтерла полотенцем две высокие чашки — с игрушечным домиком и веселым корабликом — и наполнила их чаем. Себе она поставила коричневый домик с треугольной, лихо закрученной на краях крышей, а к Анне Петровне приплыл кораблик с озорным дымком из пузатой трубы. Но прежде она открыла тетрадь и, пока Серафима шумно прихлебывала, начала читать:
— Хотя многие лихвы и процента за грех не почитают, учит святитель Тихон Задонский, однако это есть вымысел сребролюбивых сердец. Они не внимают святому Божиему слову, Лихва вошла у них в обычай, который так ослепляет душевные глаза, что человек греха своего и пагубы своей не видит. Святое Божие слово запрещает лихву брать. “Взаймы давайте, не ожидая ничего”, — глаголет Христос. Значит, лихва есть ложь! От чужих трудов, без своего труда, пользы себе искать есть грех. Лихву приемлющие без всякого своего труда от чужих трудов хотят пользоваться и обогащаться. Значит грешат!
— Ну, правильно говорят святые отцы, — перебила Серафима. — Я что — против? Но причем тут я, какая же я лихва и процент? Тоже мне! Если в чем согрешу — покаюсь! Бог простит!
— Бог-то простит, — тихо-тихо сказала Анна Петровна, только так вот самонадеянно уповать на милосердие Божие, как говорят святые отцы, есть хула на Духа Святого.
— Ну ладно хватит, — сердито оборвала Серафима, — я к тебе не каяться хожу. Хочу как лучше, поговорить, отвлечь вас, а ты, Анна Петровна, вечно...
Серафима махнула рукой и поднялась.
— Постой, — придержала Анна Петровна и спросила: — Скажи Серафимушка, а на что тебе богатство?
— Да не мне — детям, внукам. Им!
— А им-то зачем? Сумеют ли верно распорядиться? Старцы хотя и говорят, что богатство само по себе не губит, как и бедность не спасает, но, однако, трудно богатому войти в рай.
— Хочется, чтобы хоть дети в достатке пожили. Да и какие это богатства? Так, слезы куриные.
Злость отпустила Серафиму и, вспомнив о чем-то, она пригорюнилась, присела обратно на стул и продолжила:
— Ты-то знаешь, Анна Петровна, как мы жили после войны. Хлеба не хватало, что говорить об угощениях каких-то? А одевались как? Пусть хоть мои-то внуки модно оденутся, пусть поедят вдосталь, пусть порадуются жизни.
— Порадуются здесь, хорошо, а дальше? — спросила Анна Петровна, — Не боишься, что такая забота твоя им в будущем веке радости не прибавит? О Господе надо радоваться, и тогда все, что окружает тебя, тоже в радость будет. А иначе неизбежно грех ко греху пойдут. Вот Антонинушка, они ведь с Семеном своим ужас как бедно жили, но Господь духовную радость им подавал. Знаешь, после войны сразу, они по взаимному согласию стали жить как брат и сестра. А ведь им тогда и по сорок лет не было. Вот какая ревность! Семена Господь скоро прибрал, и Антонинушка с той поры честной вдовицей жила. Одна и с детьми и с хозяйством управлялась. Вот такая у нее была в жизни радость. Но если в Царствие Небесное открыта ей дорога, а я не сомневаюсь в этом, то Господь возместит все скорби, за все, что ради Бога делалось, с лихвой воздаст.