Не хлебом единым

Смолькин Игорь Александрович

Это было много лет назад в Троице-Сергиевой Лавре. Она только что выстояла акафист у мощей преподобного Сергия и присела отдохнуть на скамью в притворе храма. Рядом сидели два монаха, явно приезжие: в старых пропыленных подрясниках, с мешками у ног. Они беседовали совсем тихо, но Анна Петровна отчетливо слышала каждое слово. Понимала, что нехорошо, что вроде бы как подслушивает то, что ей не предназначается, но почему-то не двигалась с места. “Без своей церкви нам плохо, — рассказывал один из монахов, худой средних лет с редкой пегой бородкой, — совсем плохо. Мне так, если долго не причащаюсь, помыслы покоя не дают. А соберусь идти в церковь — это двадцать верст — другая беда. Много приходит к службе мирян: дети, женский пол, а дорогой, пока идешь, всякого насмотришься и наслушаешься. Пока дойдешь, совсем в рассеяние впадаешь, едва справишься, чтобы достойно причаститься. Назад идешь в пустынь — опять те же искушения. Хватает мир за руки-ноги, в уши и глаза невесть что кладет. Придешь в келью совсем разбитый на части. А собирать себя — труд

великий. Над этим бьешься и бьешься”. — “Ты прости меня, Христа ради, брат Антоний, — ответил второй монах, бывшей будто бы постарше первого, покрепче, но с густой и черной еще бородой, — надо ли теперь забираться в эти ваши пустыни? Нынче в общежительных монастырях спасаться следует. Наши старцы так говорят” — “А наши пустынники говорят, — возразил первый, — что нынче в монастырях мир, а в миру ад” — “Ну, это ты, брат, хватил! Для кого-то и в пустыни — мир, а кому-то средь толпы шумной только един Господь светит” — “А ты вспомни, — сказал отец Антоний, — как у святителя Игнатия в Отечнике сказано про юношу-отшельника? Вспомни как выманивал его диавол из затвора, даже звал причащаться в близлежащий монастырь — лишь бы только покинул он келью, лишь бы разбить его духовную целостность, а тогда десятки разных помыслов будут день и ночь одолевать, лишая всякой молитвы. Нет, я бы в общежитие не смог...” — “Это, брат , твое дело. А сюда зачем же прибыл? Ведь по твоему дорога сюда — искушения одни” — “Верно говоришь. Если бы не послушание от старца, не решился бы. Честно скажу, сейчас только, когда у мощей преподобного побыл, кое-как себя собрал. А до того...”. Тут монахов окликнули, и они ушли, как поняла Анна Петровна, устраиваться на ночлег. Кто из них был прав? Ей разобрать это было не под силу. Она лишь подивилась, как непросто с собой управляться. Какая это мудреная наука! Слышала об этом часто и прежде, но не задумывалась. Вот ведь как: на части нас рвет мир, отнимает молитву, память смертную, лишает всякого богомыслия, и нужно его победить. А как быть, когда в самой середке мирской суеты живешь? Господи, помилуй, Господи, научи... Много позднее она спросила таки у батюшки, прежде рассказав про этот самый разговор: кто прав? Батюшка улыбнулся в бороду и сказал: “Оба они правы, каждый по-своему. Кому-то Господь благословляет пустынножительство, а кому-то только в общежитие возможно спасение. Главное тут выбрать свой путь, но никак нельзя полагаться на себя, на свое разумение, очень возможна ошибка, ценой которой — погибель души. Для того и существуют старцы — с их благословения и совета следует выбирать путь монашеского подвига. А для обычных мирян внутренне сокровенное делание — дело необязательное. У них коровки, курочки, картошка, у них более простая задача — слушать совета духовного отца и заповеди Божии выполнять, то есть в храм, когда положено ходить, каяться вовремя, причащаться, прощать обиды, милостыню творить...”

Вдруг кто-то тяжело присел на скамейку рядом и громко, с надрывом задышал. Анна Петровна, слегка повернув голову, сразу узнала болящую Лидию, которая часто приходила к батюшке. Уже много лет не давал ей бес покоя. Она и по святым местам ездила, и к старцам, но у батюшки, как сама признавалась, получала наибольшую помощь и пользу. Вспомнилось Анне Петровне, как год примерно назад удалось ей с оказией приехать к батюшке...

Это было в будний день уже после обеда и в храме находились лишь свои — несколько женщин-церковниц. Была в храме и Лидия, она на корточках сидела прямо на полу. Только что, по-видимому, читались какие-то молитвы, потому что сидящий в ней бес, совсем не выносящий батюшкиных молитв, злобно ругался и угрожал батюшке расправой:

— Если бы не ангел хранитель, я бы разорвал тебя, — кричал бес устами Лидии, — как ты нам надоел! Все учишь — покаянию, любви, молитве... Ненавижу!

На первый взгляд, это были просто слова, просто женщины, сказанные ее устами, но что-то невидимое, какая-то угнетающая недобрая сила будто бы витала в воздухе и ощущалась всеми присутствующими. Это не оставляло возможности для сомнений в истинности происходящего. Краешек самого настоящего ужаса забирался в душу и если бы не батюшка, то — кто знает? — быть может, он ворвался бы внутрь и тогда неизвестно — удалось бы сохранить себя целой? Анна Петровна напряглась, почудилось ей, что кто-то царапает пол рядом в углу под печью, что это все ближе и ближе к ней, что тянет к ней кто-то свои черные мохнатые лапы, чтобы ухватить... Она несколько раз быстро перекрестилась, и невольно двинула непослушными ногами вперед от скамейки, губы же шептали: “Господи, помилуй. Господи, помилуй...”

А батюшка не обращал внимания на угрозы. Он принялся читать молитвы о упокоении, поминая высокой жизни подвижников, еще не прославленных Церковью. На некоторые имена бес не реагировал вовсе, а на иные — начинал криком выражать недовольства, отчего бедную Лидию корчило на полу. Особенно он взвыл, когда батюшка помянул Серафима Вырицкого.

— Ненавижу Серафима! — заорал бес. — Высок он пред Богом, много тайных добрых дел делал. Никто не знает, даже мы — только ваш Бог Христианский.

Потом бес обличал различных знакомых и незнакомых Анне Петровне священников.

— Нет у попов смирения, — кричал он, — не боюсь таких попов. Кто перед Лидкой смирится, кто голову склонит, кто прощения попросит? Они важные, чванливые — не боюсь их!

Анна Петровна понимала, что во вражьих словах много лжи и фальши, но кое-что промыслительно было

попущено Господом для обличения и вразумления. Главный враг у бесов духовенство и монашество — вот их-то в первую голову враг и обличает. Иным же священникам бес выражал признательность и чуть ли не дружеские чувства — “это наши”, говорил про таких, — а иных, как например отца Валентина, люто не любил и всячески оскорблял.

— Ненавижу, — кричал, — Николая (это про старца с острова Залита), он волю Божию людям открывает. Нет для нас хуже, когда волю Божию открывают. Пусть по своей воле живут, пусть свою волю творят — это по нашему! Ненавижу вас, трех столпов, Николая, Иоанна (это про архимандрита Иоанна Крестьянкина) и тебя, Валька! Ничего мы пока с вами поделать не можем, но придет наш час, берегитесь!

Анна Петровна никак не могла привыкнуть к тому, что бесы называют священников просто по именам — так это резало слух. А разошедшийся бес кричал:

— Меня не проведешь! Райка: за пенсией поеду, говорит. Кому другому соври! Меня не проведешь! Опять в Москву за книгами. Это ты, Валька, эти книги составляешь. Ненавижу! Зачем ты их учишь? Пусть у нас спрашивают, лучше мы учить будем… Скажи, что войны не будет, так по мелочи, пошалим. Много еще Богу молятся в алтарях, Жертву Безкровную приносят. Не допускает нам ваш Христианский Бог заварить войну...

Еще в Изборске начали приезжать к батюшке Валентину духовно болящие, хотя он их и не отчитывал. В то время отчиткой занимался только отец Адриан в Псково-Печерском монастыре. Но все равно ехали к батюшке, потому что получали у него помощь и облегчение. Он раздавал болящим святыньки — так назывались полоски ткани, полотенца, на которые при водосвятии собирали воду, стекающую со святого креста. В огромных количествах разбирали верующие освященные молитвой чай и соль. И кричали на все лады раздосадованные бесы, угрожая батюшке всевозможными карами, но его мудрость и эту вражию злобу использовала для духовной пользы. Батюшка предостерегал прихожан от того, чтобы самим о чем либо вопрошать бесов, объясняя, что делать это и давать верную оценку их словам, может лишь опытный священник. Он и давал таковую оценку — получалась своеобразная нравоучительная проповедь, но от противного: не делай того, что любят и приветствуют бесы! Так появились записки о том, что говорили бесы устами духовно болящих...

Подошел ее черед и Анна Петровна подошла к аналою. Все страхи испарились, когда ее накрыла батюшкина епитрахиль. Она каялась, а батюшка принимал на себя все ее немощи, и будто кто-то невидимый подхватил ее под руки и приподнял вверх — такая вдруг прихлынула легкость. Батюшка сказал ей сейчас лишь несколько слов, но она поняла, что он помнит о них с сестрицей и не обделяет их своей многомощной пастырской молитвой. Слава Тебе, Господи!

После исповеди читались часы перед литургией и батюшка скрылся в алтаре. Анна Петровна, испытывая скорбь от своей немощи, вышла на несколько минут на улицу, чтобы подышать: болезни, будь они неладны, гнали ее на воздух, хотя бы на краткое время.

На скамеечке перевела дух. Сколько же теперь к батюшке приезжает народа? Просто диву даешься! И раньше, как помнилось ей, было немало, но теперь в храме вообще яблоку негде упасть. Самые нестойкие стояли на улице. Может быть, наслушались про батюшку чудес и ожидали знамений? Но где им понять, что главные чудеса происходят в сердце. Именно там рождаются все духовные чувства и переживания, там встречается человек с Богом. Но они все стояли и ждали, когда их пригласят смотреть чудо, а вдоль церковных стен, по кладбищенским тропкам, играя в прятки и догонялки, бегали дети. На причастие родители призовут их в храм. Бездумно примут они Тайны и опять вернутся к своим играм. Нет, Анна Петровна не сомневалась — благодатное действие Святых Тайн незримо преобразит их, сделает их выше и ближе к небу, но насколько все могло бы быть сильнее и действеннее! О, если бы сумели научить их родители тому благоговению, тому страху, о котором читают в молитвах ко причащению. Увы... Конечно, никому невозможно стать совершенно достойным этого великого Таинства, но надо стремиться к этому, надо сознавать свою немощь и делать все возможное, чтобы ее преодолеть...

— Здравствуй дорогая Анна Петровна, — это поздоровалась, присев рядом на скамейку, церковница Нина, женщина лет пятидесяти, одна из тех, кто в последние годы находились при батюшке. — Как здоровьице? Как сестрица, здорова ли?

— Слава Богу, живы здоровы, — закивала Анна Петровна, — да в наши годы-то что о здоровье думать? О смерти надо.

— Да поживи еще матушка, чего спешишь?

— Спаси тебя Господи, Нинушка. А как батюшка? Вроде как бледноват он? Не приболел?

— Знаешь, Анна Петровна, — Нина понизила голос, — грех говорить на людей, но замучили они батюшку, покоя ему нет. Когда служба, он по двенадцать часов в храме, не кушает ничего, не пьет, а они все лезут и лезут. Некоторые с такой ерундой, что смех просто. Сплетни передают, пересуды. То кому-то, говорят, сделано, помоги, говорят, батюшка, то муж пьет, да бьет смертным боем, то сын в тюрьме, то дочка не хочет венчаться, да в храм ходить... У самих по десять абортов сделано, да грехов не перечесть, покаяния настоящего нет — видимость одна — и подай им после этого райскую жизнь! И все к батюшке лезут: и с болезнями, и с житейскими напастями, и с семейными. Господи, помилуй! Свалится батюшка, вот будут знать. Он же блокадник, у него здоровье слабенькое. А как пост, так он вообще как тень ходит. Мы ему: “Батюшка, поешь!”, а он улыбается только. И едут, и едут. Теперь автобусы эти...